тосковала по мужу, вернуться он должен был не раньше чем через неделю, и она часто задавала себе вполне резонный вопрос: зачем ей понадобилось оставаться?
Элиза как раз размышляла над всем этим, возясь с цветами в саду, когда внимание ее привлекло какое-то движение у ограды. Она подняла голову, вгляделась и увидела бледное, как смерть, девичье лицо и судорожно вцепившиеся в ограду пальцы. Кем бы ни была эта девушка, тут же решила Элиза, ей явно требуется помощь. Она легко поднялась с колен и заторопилась к незнакомке.
— Простите, я увидела, что на вас лица нет. Почему бы вам не зайти ко мне и не посидеть несколько минут?
Софи не услышала шагов подошедшей Элизы и поэтому не успела спрятать выражение боли и страдания, исказившее ее лицо. Запоздало сделав это сейчас, она попыталась вежливо отказаться, но Элиза уже взяла ее под руку и решительно, хотя и осторожно, повлекла за собой, к дверям дома.
Почувствовав, что слишком слаба, чтобы оказать сопротивление, Софи уступила. Она всегда отличалась упрямым, независимым нравом, на что часто жаловалась ее мать. Сейчас же, к своему удивлению, она ощутила облегчение оттого, что кто-то взял на себя заботу о ней и самой ей можно ни о чем больше не думать. Во всяком случае — пока.
Дом, куда ее привела эта милая миниатюрная дама с тонким приветливым лицом, был обставлен с большим вкусом, не претенциозно, но элегантно. Он чем-то напоминал ей особняк Ива. Но было в нем и существенное отличие. Жилище Ива было обиталищем одинокого холостяка. В нем не было той атмосферы, которая только и превращает помещение для жилья в настоящий дом. В нем не было уюта, тогда как здесь его создавало множество семейных реликвий, памятных мелочей, фотографий. Софи сразу напряглась, увидев на одном из снимков улыбающихся Доминика и Катрин Гренье.
— Мой племянник Доминик с женой, — доброжелательно пояснила Элиза, проследив за ее взглядом.
— Так вы из семьи Гренье? — слабым голосом спросила Софи.
— Была, до замужества, — ответила Элиза. — А вы знакомы с Домиником и Катрин?
Софи на мгновение заколебалась, затем с невольным вызовом ответила:
— В некотором роде. Доминик ведет дела моей матери, связанные с долгами ее покойного брата Фернана Рулена. Меня зовут Софи Дюфур. Фернан Рулен был моим дядей. Я знаю, что его репутация в здешних местах оставляет желать лучшего, и, если хотите, могу...
— У всех у нас есть родственники, — мягко прервала ее Элиза, — которых, будь на то наша воля, мы предпочли бы не иметь. — И, глядя на Софи добрыми лучистыми глазами, она почти слово в слово повторила фразу, которую Доминик когда-то сказал Катрин: — В каждой семье есть своя черная овца. А в некоторых — и не одна.
Элиза была не только доброй, но и очень умной, проницательной, умудренной жизнью женщиной. Поэтому она легко догадалась, что нынешнее состояние ее нежданной гостьи, которое совершенно не улучшилось после того, как та достаточно удобно устроилась в кресле, вряд ли вызвано переживаниями по поводу родства с покойным Фернаном, каким бы негодяем тот ни был.
Мгновенно подумав, она приняла решение.
— Сейчас я приготовлю нам кофе, а потом вы мне расскажете обо всем, что с вами случилось,— объявила она голосом, не допускающим даже мысли о возможности каких бы т ни было возражений.
Уже довольно давно никто не разговаривал с Софи подобным тоном. В конце концов, считалось, что она достаточно взрослая, чтобы самостоятельно о себе позаботиться. Она-то уж точно была в этом уверена. Однако события последних недель убедительно продемонстрировали, какой беззащитной, слабой и наивной она оказалась. Как ни стыдилась она себя саму, но в глубине души продолжала надеяться, что Ив поймет, как жестоко и несправедливо поступил, вернется и попросит прощения за все свои ужасные подозрения и обвинения. Наивная, трогательная и несбыточная мечта! Подумав об этом, Софи почувствовала, как глаза ее опять наполняются горькими слезами ничем не заслуженной обиды.
— Ну вот,— проговорила Элиза, внося поднос с кофейником и двумя чашками. — Готово. С чего начнем? — спросила она, опускаясь в кресло. — Ах да, вы сказали, что Фернан Рулен — ваш дядя. Характер у него действительно был тяжелый,— заметила она, осторожно отпивая глоточек.— Ну да вы и сами это знаете. Я знавала его мать и бабушку и, кстати говоря, вашу маму тоже, хотя она и уехала отсюда уже много лет назад. Так ведь?
— Правильно,— подтвердила Софи.— Мама с папой сейчас в экспедиции в Египте. Именно поэтому...
— Именно поэтому здесь сейчас вы, а не они,— закончила вместо нее Элиза.— Правильно?
— Отчасти,— осторожно согласилась Софи.
Она взглянула в добрые понимающие глаза Элизы и вдруг осознала необходимость исповедаться, рассказать этой спокойной доброжелательной женщине все без утайки, поделиться с ней своим горем и обидами и облегчить свою душу, сгорающую от одиночества. Софи подумала, что ее мама, окажись она на месте Элизы, смогла бы понять того, кто попал в беду.
Медленно, с трудом находя слова, она рассказала обо всем, что с ней произошло.
— Бедняжка, — тихо произнесла Элиза, когда исповедь Софи подошла к концу.
Элиза хорошо помнила вазу, о которой шла речь. Батистен очень гордился ею, поскольку ваза была почти единственным предметом, сохранившимся с того времени, когда их семья породнилась с графской фамилией, знатнее которой в этих местах не было. Элиза относилась ко всему подобному гораздо проще, и ей не стоило большого труда догадаться, в чем заключается причина горя этой очаровательной, такой искренней девушки.
— Вы не пытались спокойно поговорить с Ивом? — ласково спросила она. — Объяснить ему все?
Софи покачала головой.
— К чему? Он все для себя решил, да и вообще...— Она отхлебнула из чашечки, поперхнулась и снова ужасно побледнела. — Простите, сама не знаю, что со мной. Должно быть, напряжение сказывается. Постоянно подташнивает, хотя я почти ничего не ем. Даже думать о еде неприятно. Никогда со мной такого не было.
Элиза задумчиво посмотрела на нее. У нее были некоторые предположения относительно того, что может вызывать у здоровой молодой женщины периодические приступы тошноты и внушать отвращение к еде. В свое время она сама пережила подобную гамму ощущений, да и теперь, работая в своем фонде помощи одиноким матерям, имела большой опыт в определении ранних, едва уловимых признаков беременности.
— Мне бы не хотелось вмешиваться в ваши дела,— осторожно начала она, — но...— Элиза на секунду запнулась, однако она верила в пользу откровенности и тут же закончила без обиняков: — Не приходило ли вам в голову, что вы, возможно, беременны?
— Нет! — задохнулась Софи, но уже в следующее мгновение поняла, что Элиза, быть может, права.
Неужели всего несколько часов назад она считала, что дела ее так плохи, будто хуже некуда? Теперь она поняла, что все еще хуже, чем она думала. Забеременеть, да еще от Ива! Как такое могло с ней случиться?
Впрочем, что в этом удивительного? Они с Ивом любили друг друга так страстно, так безоглядно, что странно было бы, если бы она не забеременела.
— Похоже, я вас напугала, — улыбнулась Элиза. — Поверьте, в этом нет ничего страшного. Со мной тоже так случилось. — Она рассмеялась, увидев недоверие в глазах Софи. — Конечно, это было давно и не здесь. Мне даже пришлось сделать аборт.
— Боже мой, какой ужас! — воскликнула Софи.
— Это действительно было ужасно, но, к счастью, судьба предоставила мне еще один шанс, и сейчас я просто не представляю себе жизни без своей... без нашей с Диком дочери. — Она счастливо улыбнулась. — Вы обязательно должны рассказать о ребенке Иву.
— Нет! — отрезала Софи. — Это его не касается. К тому же это ему совсем не интересно.
Брови Элизы удивленно приподнялись.
— Вы уверены? — спросила она. — Я хорошо знаю Ива. Я знала его, когда он был еще совсем маленьким. И я уверена, что он очень серьезно воспримет рождение своего ребенка.
