которые Иван, как Штирлиц, будет идти по коридору.
Что ж, значит, и правда предстояло что-то интересное. С Андреем они учились в одной группе на геофаке, проходили практику в Геленджике, работали с Кэмероном на «Титанике», погружали аппараты «Мир» во все океаны Земли – в общем, тот не хуже Ивана умел отличать важную информацию от неважной, потому что понятия об этом у них были одинаковые.
В последней экспедиции, на Северный полюс, Андрей не участвовал: некстати сломал руку чуть не по дороге в аэропорт. И раз он теперь бьет копытом и искры сверкают у него в глазах, значит, речь у шефа пойдет о новой экспедиции, в которую Мартинов рвется со всей своей застоявшейся энергией.
– Ну, пошли, – сказал Иван, откатываясь от стола. За те пять секунд, в которые он проанализировал Андрюхино состояние, ему стало весело. – Он же нас обоих зовет, правильно?
– Да я вообще-то в курсе уже, в чем там фишка, – раскололся Андрей.
Иван расхохотался.
– Все лучшее, что с нами происходит, сначала происходит у нас в голове!
Высказав эту мысль, Андрей разлил по рюмкам остаток водки.
– Да ты идеалист, Мартинов, – хмыкнул Иван. – Зря тебя диалектическому материализму учили на кафедре марксизма-ленинизма.
– Ты еще помнишь, чему нас там учили? – удивился Андрей. – У меня вся эта фигня давно из головы выветрилась.
– У меня тоже.
В разговорах ни о чем за рюмкой водки все-таки была некоторая прелесть. Конечно, в таких разговорах давно уже не было той страсти, которая будоражила в молодости, когда казалось, что можно мгновенно решить все вечные вопросы, подружиться на всю жизнь, найти настоящую любовь и совершить еще кучу подобных дел космического масштаба.
Теперь ничего такого Ивану уже не казалось. Зато можно было под такие вот разговоры неторопливо думать о своем, плыть в облаке этих легких мыслей. Конечно, только в том случае, если и собеседник был человеком своим, и не приходилось ожидать от него обиды за собственное рассеянное состояние.
Андрюха был, безусловно, своим, и выпивать с ним за радостное известие было приятно.
– Но согласись, Вань, если б мы с тобой не рвались отсюда куда-нибудь подальше, то так на одном месте всю жизнь и просидели бы.
– Ну, это вряд ли, – пожал плечами Иван. – Кто б нам в институте стал зарплату платить, если б мы на одном месте сидели?
– Я в том смысле, что хотел же ты в экспедицию, правильно? Хотел, хотел, я же видел! У тебя уже и глаза такие, знаешь, были… Собачьи.
На сравнение своих глаз с собачьими Иван не обиделся. Он прекрасно понимал, что имеет в виду его друг: тоска стояла у него в глазах, тоска оттого, что он не живет, а только описывает ту часть жизни, которая уже прошла, да и описывает-то не по-человечески, а скучно, голо, уныло.
– В общем, Байкал на нас с неба свалился, – заключил Андрей.
Иван сразу представил себе эту картину – как с неба, вот с этого, серого, московского, октябрьского, сваливается на него огромное озеро, а вместе с ним и прибрежные скалы, и тайга, и омулевые бочки… Он встряхнул головой. Дурно на него действует долгое пребывание в городе! Черт знает что в голову лезет.
Но, по сути, он был с Андреем согласен. Известие, которое сообщил ему два часа назад заведующий лабораторией Бутузов – о том, что они начинают готовить летнюю экспедицию на Байкал, – в самом деле являлось прекрасным даром небес.
Конечно, подготовка эта только начиналась, то есть состояла пока в составлении множества бумаг – еще не отчетов, а только заявок, проектов и планов. Но во всем этом виделась перспектива, и ввиду такой перспективы Иван умел горы сворачивать без особого напряжения.
– Я считаю, надо Лавацкого в группу включить, – сказал Андрей.
Элегическое настроение незаметно сменилось у него на деловое. Как будто и не была только что благополучно распита на двоих бутылка. Ну, и то сказать – что здоровому мужику полбутылки водки?
– Угу, – кивнул Иван.
Он как раз совсем не был расположен сейчас к толковым размышлениям. Будет у него еще время на то, чтобы подумать, кого включать в группу, которой он назначен руководить. Пока можно и растечься мыслию по древу без всякой конкретики.
– Димка инженер толковый, сам же знаешь, – сказал Андрей. – А Антонову я бы не брал. Мутная она тетка, в который раз уже убеждаюсь. Лучше Драбатущенко вместо нее.
– Кто такой Драбатущенко? – лениво поинтересовался Иван.
– А, ты же не знаешь! Не такой, а такая. Она три месяца назад пришла, когда вы на полюсе были. А сейчас она в Крыму, в командировке. Вернется – познакомишься. Биолог, на ББС работала. Не то замуж вышла в Москву, не то еще как-то.
Про ББС – Беломорскую биологическую станцию МГУ – Иван всегда вспоминал с такой же радостью, с какой наверняка вспоминал про нее и Андрей Мартинов, и все, кому доводилось проходить университетскую практику или еще каким-нибудь образом работать в этом замечательном месте.
Сейчас, правда, Андрей думал явно не про биостанцию.
– Зовут Марина, – сказал он. – Шикарная, скажу тебе, баба. Грудь, ноги – супер.
– А кроме груди и ног? – усмехнулся Иван.
– Нет, вообще классная. Своя в доску, – заверил его Андрей. – Это ж сразу видно. Короче, надо ее в группу взять.
– Надо – возьмем, – не стал спорить Иван.
Больше пить не стали: настроение легко скользящей по поверхности сознания беседы, то настроение, которое всегда наступает после радостного известия и предшествует радостной же работе, постепенно сходило на нет. И лучше было вовремя эту беседу закончить, чем длить ее по инерции, без удовольствия.
Андрей жил рядом с институтом; они простились у метро.
– Чего на машине не ездишь? – поинтересовался он уже у стеклянной двери. – Из-за пробок?
– Конечно, – кивнул Иван. – Всю же дорогу только знай медитируй: не раздражайся, не спеши, успеешь. Какой смысл? На метро и едешь быстрее, и нервы целы.
– Да уж, ты на месте сидеть не любишь, – улыбнулся Мартинов. – У тебя всегда шило в заднице. Во всяком случае, сколько я тебя знаю.
Андрей знал его с восемнадцати лет, то есть с первого курса университета. А шило в заднице… Иван не считал себя по-пустому непоседливым, он мог подолгу делать любую работу, но только в том случае, если видел в ней хоть мало-мальский смысл. Стоянье в пробке ни малейшим смыслом отмечено не было, поэтому он не понимал, чего ради должен тратить время на это занятие, и считал это признаком не какой-то особой своей нетерпеливости, а обычной рациональности.
«А может, это мне так кажется, – подумал он, уже спускаясь в метро. – А на самом деле, может, с детства всем это шило заметно было. Надо будет у Тани спросить».
К Тане он сейчас и ехал. И свинство, между прочим, что он ехал к ней только теперь, чуть не через месяц после возвращения из экспедиции.
Когда Иван был маленьким, Таня значила в его жизни так много, что и с возрастом, и с накоплением множества разнообразных жизненных впечатлений его отношение к ней не изменилось по сути. Таня, – все, что с ней было связано, – это было лучшее, что он в себе знал.
Да и просто любил он свою тетушку, и объяснения для этой любви ему были не нужны.
Глава 13
Входя в арку двора в Ермолаевском переулке, Иван даже пожалел, что не приехал на машине. Арка была перекрыта воротами, пространство за ними было пусто, асфальт чисто подметен, машины стояли не на газоне, а ровненько по периметру двора – заезжай не хочу.
Вообще-то он любил ездить за рулем, и первая машина у него появилась пятнадцать лет назад, когда даже намеков на пробки в Москве не было. На тот его «Вольво» оборачивались люди на улицах, хотя автомобиль был сильно подержанный и в Швеции, где Иван его купил, стоил очень дешево. Но кто ее видел,
