– Сплошная сцена на коммунальной кухне, – говорила она, сидя накануне вечером в кресле под торшером. – Ах, как все жизненно, я еще по старой квартире всю эту бытовуху помню! А декорации – ты бы видел… Одно непонятно: при чем театр ко всей этой разборке?
– Это у него прием такой, – успокаивающим тоном сказал Андрей. – Он думает, что это реализм.
– А я что должна думать? Мне скучно произносить пустые слова, я за ними ничего не чувствую! – возмутилась Аля.
– А ты произнеси один раз – и забудь.
Андрей улыбался, глядя на нее, и она видела, как щурятся его глаза за стеклами очков и лучами расходятся от них морщинки.
– Андрюша, – смущенно произнесла Аля, – совсем я одурела. Ты уезжаешь завтра, а я…
– Ничего. – Он произнес это слово так спокойно, что Але на мгновение показалось: так оно и есть – ничего… – Все ведь нормально, правда? Я сейчас уеду, ты отыграешь спектакли, сдашь экзамены, отпразднуешь выпускной и приедешь ко мне.
Ей так хотелось верить его словам! Да она и верила, что все это возможно – в ту минуту, когда он говорил…
– У тебя будет много работы… там? – спросила она.
– У меня сейчас будет спокойная работа, – сказал Андрей. – Я ведь довольно много понастроил за последнее время, знаешь? И теперь буду почти что отдыхать. Выдумывать, что в голову взбредет.
– Откуда мне знать? – вздохнула она. – Я ведь даже не видела…
– Приедешь – я тебе покажу, – успокоил Андрей. – Мы с тобой много гулять будем, по всей Испании проедемся. У меня там машина знаешь какая? – Он говорил таким голосом, каким счастье обещают ребенку. – Шикарная, пижонская, мажорная, красного-прекрасного цвета – вот какая! Здесь на такой ездить нельзя – и стыдно, и скорости слишком много, – а там мы с тобой носиться будем, как два идиота.
– Ладно, – засмеялась Аля. – Раз такое дело – приеду!
– Я тебе буду звонить, – сказал Андрей все тем же спокойным тоном. – Ты здесь будешь жить?
– Ты не обижайся, Андрюша, – смущенно ответила Аля, – но мне не очень хочется здесь без тебя жить…
– Я не обижаюсь, – перебил он. – Мне здесь тоже не слишком уютно было, когда родители умерли. Я ведь этот дом сам и не обжил – я тогда просто не умел… В нем только память о них осталась, а моего как будто и ничего. Да, кстати, о бытовых проблемах, – вспомнил он. – Я же того товарища темпераментного видел недавно.
– Кого, Рому?! – поразилась Аля. – Почему же ты мне ничего не говорил?
– Вот, говорю. Ты что так смотришь? – улыбнулся Андрей, поймав ее встревоженный взгляд. – Ищешь синяков и огнестрельных ранений? Не волнуйся, все спокойно было.
– Что же он тебе рассказывал? – стараясь казаться спокойной, спросила Аля. – И где ты его вообще нашел?
– Да я его и не думал искать, – пожал плечами Андрей. – И он меня тоже. Он тебя возле театра ждал, а тут как раз я подъехал. Он, правда, пытался что-то рассказывать, да мне его слушать было ни к чему. Ну, он извинился за инцидент, сказал, что затмение на него нашло от любви к тебе. Чему я, между прочим, охотно верю.
– На тебя тоже затмение от любви нашло? – поинтересовалась Аля.
– А что, не похоже? – улыбнулся он. – В общем, не волнуйся, все теперь будет нормально.
– Да, – помедлив, произнесла Аля. – Везде все нормально… Ты не обижаешься, что я тебя проводить не смогу?
– Нет. Я тебя в театр отвезу, ключи от машины тебе оставлю и поеду в Шереметьево на такси. А вещи ты потом сама в Тушино перевезешь. Алечка, я не хочу, чтобы ты перед спектаклем думала об этом, – сказал Андрей, глядя ей прямо в глаза своим непонятным, необъяснимым взглядом.
Аля смотрела, как он сидит на том самом диване, положив руку на резной подлокотник в виде головы сердитого грифа. Любимая ее рубашка расстегнута у него на груди, а загар уже слегка сошел, и все его тело кажется светлым… Прикоснуться сейчас к волосам над высоким лбом – и польются между пальцами, как вода, и карие глаза просветлеют за дальнозоркими стеклами.
– Давай я хоть вещи твои сложу, – вздохнув, сказала Аля. – Прямо сейчас, ладно?
– Сложи, если хочешь, – кивнул Андрей. – А лучше ты меня поцелуй…
Может быть, если бы сегодняшний спектакль увлекал ее хоть немного, ей не было бы так тоскливо в этот вечер. Но о спектакле Аля не думала совсем и молчала всю дорогу от Пироговки до ГИТИСа, стараясь не смотреть на Андрея, чтобы не заплакать.
Лето уже началось, наступление сумерек было неощутимо, и они ехали по светлому, прозрачному в июньской дымке городу – мимо маленьких мединститутских скверов, мимо памятников Сеченову и Пирогову…
– В Барселоне жарко уже, – сказал Андрей. – Ты приедешь, а я опять черный буду, соленый и по тебе истоскуюсь.
Аля слушала его со странным чувством, которого не могла объяснить даже себе. Она не то чтобы не верила его словам – как она могла ему не верить, когда он говорил такое? Но ей казалось, что слова его живут отдельно от голоса, ровного и ласкового. Ей всегда так казалось, кроме тех мгновений, когда бессвязные и страстные слова, срываясь с его губ, сливались со своим смыслом. Или когда он произнес всего однажды: «Ласточка моя…»
Сейчас он опять говорил спокойно.
