– Что-нибудь случилось, Лизонька? – спросил он, останавливаясь в дверях. – Мне не надо было приходить?
Вместо ответа она положила руки ему на плечи, и лицо его просияло. Он прикоснулся губами к ее волосам, застыл, держа ее в объятиях. Потом взял в ладони ее лицо и поднял его вверх – ласково и властно.
– Ты не приедешь больше ко мне на Котельническую? – спросил он, и Лиза покачала головой, чувствуя, как счастье и слезы подступают к горлу одновременно.
Юра кивнул и не стал ни о чем расспрашивать – прошел в комнату, и она пошла за ним. Он был без плаща, в мягком светло-сером пуловере и потертых джинсах, и Лизе вдруг показалось, что он всегда был в этой комнате – так естественно было его присутствие здесь.
– Не надо было тебе убегать. Я же все и так понимаю, мы бы вышли с тобой вместе, – сказал он, останавливаясь посреди комнаты. – Но – ерунда, неважно, да? Иди ко мне, моя хорошая…
Люстра была выключена, неяркий свет торшера заливал комнату, и у Лизы перехватило дыхание: так красив был Юра – высокий, гибкий – в этом свете, такой нежностью лучились его глаза.
Он обнял ее осторожно, точно боясь испугать, но тут же она почувствовала, что не только нежность, но и страсть, неодолимое желание владеет им сейчас, заставляет вздрагивать его пересыхающие губы. И она прильнула к нему, отвечая его страсти, безоглядно отдаваясь его воле.
– Я скучал по тебе, Лиза моя, – прошептал он в промежутках между поцелуями. – Я так скучал по тебе – как только дверь за тобой закрылась…
В тот вечер она снова не поняла, как внимательно Юра прислушивается к ней, как незаметно направляет каждое ее движение. Это уже потом, гораздо позже, ей показалось, что ему как будто бы и неважно собственное удовольствие и все, что он делает, – делается для нее. Такое открытие могло бы наполнить ее счастьем, гордостью и благодарностью, но к этим чувствам примешивалась непонятная тревога. Связанная именно с тем, что она совсем не знала его и не могла понять…
Лиза очень скоро забыла боязнь собственной неопытности. Она не думала о Юрином опыте и не хотела думать, но его счастливой страсти с избытком хватало на то, чтобы близость доставляла радость им обоим.
Он мог делать с нею все, что хотел, она не чувствовала ни стеснения, ни неловкости, подчиняясь ему. И ей казалось, что он совсем не устает! Когда оба они отдыхали от любовного жара, Юра вдруг брал ее на руки и начинал ходить с нею по комнате, как с ребенком, и это тоже получалось у него легко, как будто не сотрясала их только что страстная лихорадка, как будто подушка не была мокрой от пота, струившегося у него со лба.
– Родной мой, ты не устал? – спросила как-то Лиза, услышав его прерывистое дыхание в полутьме в эти минуты отдыха. – Ты дышишь тяжело…
– Не обращай внимания. Это не из-за того… Просто легкие не совсем в порядке, давно. Сейчас пройдет.
Лиза ожидала, что он объяснит ей, что с ним, но Юра молчал, и вскоре его дыхание стало ровным, и он поцеловал ее.
– Я останусь у тебя сегодня? – спросил он в тот, первый, вечер.
– Да.
Он остался, и ночью, то и дело просыпаясь, Лиза чувствовала его горячее тело рядом, прижималась к нему, и Юра, не открывая глаз, гладил ее плечо, на котором лежала его рука.
Больше он не спрашивал ее, можно ли остаться. Лиза привыкла к тому, что его телефон звонит иногда среди ночи на полу у дивана и он разговаривает с Владивостоком или Нью-Йорком, а наутро рассказывает ей, почему звонили так срочно.
Но он не просил у нее ключ и каждый раз звонил у двери, приходя, и вещей его не было в ее квартире. По утрам он вставал затемно, уезжал к себе на Котельническую и появлялся в офисе в свежей рубашке, в отглаженном костюме, как всегда прежде. И если уезжал в командировку, то никогда не заезжал к Лизе прямо из аэропорта.
Она не хотела говорить с ним об этом. Да и о чем говорить – просить перевезти домашние тапочки? Разве она не видела, как сияют Юрины глаза ей навстречу, не слышала, как торопливо взбегает он по лестнице – лифт не доезжал до ее этажа, – разве этого мало и все дело в том, где он бреется по утрам?
Так убеждала себя Лиза, но что-то ныло у нее в сердце, когда утром, набросив длинный халат, она провожала Юру до двери, а потом смотрела в окно, как он идет к машине, словно уходит навсегда…
Он сам сказал ей однажды:
– Не обижайся. Я не создан для того, чтобы разрушать. Может быть, это малодушие.
Лиза поняла, что говорить об этом не надо, – и не говорила. Но вообще-то они говорили друг с другом так же легко, как молчали. Они с самого начала стали понимать друг друга с полуслова или вообще без слов.
– Если бы ты знала, какое у меня было детство, – говорил Юра в полутьме.
Огонек сигареты едва освещал его лицо. Он привык курить в постели, стал курить и здесь, у Лизы, как только понял, что ей это не мешает.
– Мне раньше казалось, родители больше думали о себе, чем о нас. Да, может быть, так оно и было. Но все равно – это как-то само собою получилось, просто оттого, что мы жили на даче постоянно. Я помню, мне шесть лет было, когда я вдруг понял, что у меня есть душа, и потом все время к ней прислушивался и боялся: а вдруг она умерла?
Он улыбнулся. Лиза чувствовала, когда он улыбается, даже если не видела его лица.
– Ты думал, что, если она умрет, от тебя останется только пустая оболочка? – спросила она.
– Да. – Юра не удивился, что она поняла сразу. – Но это, знаешь, не только радостное было состояние,
