что головокружение может наступать во сне.
«Надо все-таки обследоваться, – решила она. – Может, с сосудами проблемы начались. Так и до инсульта легко докатиться. Лучше вовремя побеспокоиться».
С этой мыслью она и уснула. И в ночном своем головокружении сразу же увидела лицо Винсента, его улыбку.
«Ты чему так радуешься? – спросила она. – Скажи мне!»
Но он молчал, только смотрел на нее счастливыми глазами.
И там, в их общем счастливом сне, Рената улыбнулась ему в ответ.
Глава 6
«Этого не может быть! Да что вы, в самом деле! – Рената с трудом удерживалась от того, чтобы не выкрикнуть это вслух. – Нет, ну конечно же, это ошибка. Завтра сделаю УЗИ, и сразу выяснится, что это просто ошибка», – подумала она уже спокойнее.
Но следовало признать, что оснований для спокойствия у нее нет никаких, а вот оснований для того, чтобы в голос кричать прямо посреди улицы, – хоть отбавляй.
Общее обследование, которое она решила начать с гинеколога, в первый же день дало результат настолько неожиданный, что его правильнее было бы назвать шоковым.
– Рената Кирилловна… – как-то осторожно, чуть не вкрадчиво произнесла Милица Андреевна Мечникова, когда Рената вышла из-за ширмы, отделяющей смотровую от докторского стола, и села на стул, предназначенный для пациентов. – А у вас нет оснований предполагать, что вы…
– Что климакс у меня начался? – догадливо переспросила Рената. – Конечно, есть основания предполагать. Рановато, правда, но ничего особенного.
Милица Андреевна была лучшим гинекологом их клиники, и Рената ходила к ней на обследования не реже раза в год, считая, что если ты требуешь цивилизованного поведения от своих пациенток, то и сама не должна вести себя как советская колхозница пятидесятых годов, попадавшая к врачу лишь в день очередных родов.
– Не климакс. – Милица Андреевна улыбнулась. Ее улыбка почему-то показалась Ренате почти испуганной. – Не климакс, а… У вас нет оснований полагать, что вы беременны?
– Т-то… То есть как?.. – с трудом выговорила Рената. И глупейшим образом добавила: – Как я могу быть беременна?
– Ну, не знаю. Извините… – Теперь Милица смутилась так, словно была не гинекологом с тридцатилетним стажем, а пансионеркой Смольного института благородных девиц. Впрочем, она тут же опомнилась и пояснила уже обычным своим невозмутимым врачебным тоном: – Матка девятинедельная.
– Ну так мало ли что это может быть! – воскликнула Рената. – Может, обыкновенная опухоль!
Это прозвучало уже не просто глупо, а совершенно по-идиотски. Как будто опухоль была наилучшим вариантом!
– По моему мнению, это именно и только беременность, – отчеканила Мечникова. – Якова Григорьевича сегодня, правда, не будет, так что УЗИ придется отложить до завтра. Но вряд ли я ошибаюсь.
К счастью, Рената отправилась на осмотр, когда ее рабочий день был уже окончен. Она не представляла, как стала бы работать в том состоянии, в котором вышла из кабинета Милицы Андреевны!
Чтобы немного прийти в себя, она пошла не в глубь Васильевского, к метро, а в противоположную сторону – к Неве.
Это оказался правильный маршрут. Порыв ветра с реки, обычный осенний петербургский порыв, сразу ее отрезвил. Нельзя сказать, что ее оторопь прошла совершенно, но теперь это была уже лишь оторопь, а не шок.
«Девять недель, – думала Рената, глядя в темные, строгие невские воды. – Значит, это в последние наши с ним дни случилось. Может, в последнее утро…»
Она сразу вспомнила, каким было в то утро его тело – как река, но не та, на которую она смотрела сейчас, не по-осеннему стылая, а ласковая в своей летней прохладе. И вспомнила, как они с Винсентом оба разом вспыхнули пороховым жаром, и в этом тоже было счастье, их общее счастье.
Она думала, что все это закончилось, навсегда ушло в небытие времени и осталось только в ее памяти. Оказывается, в самом деле осталось, и не в памяти только, а в ней самой.
Рената вспомнила последний сон, в котором к ней приходил Винсент. Она не поняла, почему он смотрит на нее такими счастливыми глазами, и спросила его во сне: «Ты чему так радуешься? Скажи мне!»
Ничего он ей тогда не сказал, и вот теперь она поняла все сама.
Она могла разговаривать с ним только во сне – задавать ему вопросы наяву, хотя бы даже в мыслях, казалось ей невозможным. Все время после его смерти Рената жалела о том, что ей не удается такой простой с ним разговор, и даже обвиняла себя в холодности. А теперь она была этому рада.
В их отношениях не было ни капли пошлости, когда он был жив, и не могло быть никакой пошлой мистики после его смерти. Все оказалось очень просто, телесно: он оставил в ней своего ребенка. Но простота этого факта была не житейская, а какая-то другая – наполненная пронзительной душевной жизнью.
И что тут было говорить, о чем рассуждать? С этим надо было жить, и надо было благополучно родить этого так неожиданно обещанного ей ребенка.
Но вот обо всех обстоятельствах, которыми это событие должно было сопровождаться, следовало именно рассудить, притом здраво. Поскольку невский воздух остужал ее голову, а именно это и было ей сейчас необходимо, Рената спустилась по гранитной лестнице набережной к самой воде. Она хотела присесть на гранитную же скамейку, но опомнилась. Вот это как раз было совершенно ни к чему – не хватало только застудиться в ее положении.
В ее положении!.. Рената улыбнулась. К своему новому положению следовало еще привыкнуть.
Она стояла над самой водою – стальные волны колыхались у ее ног. И от этого ее мысли действительно проникались здравой свежестью, словно ветром.
«Положим, все обойдется благополучно, и я рожу, – думала Рената; суеверное отношение к каким бы то ни было утверждениям о родах никогда не было ей свойственно, возможно, в силу профессии. – Когда это будет? Сейчас девять недель, значит, октябрь, ноябрь… В апреле. До апреля Ирка квартиру точно не купит. То есть что я говорю – до апреля? Можно подумать, она ее в мае купит или в августе. Никаких предпосылок к этому не видно. Значит, трое взрослых и три младенца в двух смежных комнатах… Увлекательная у нас начнется жизнь!»
Их совместная жизнь и сейчас была чересчур, на ее взгляд, отмечена бытовым убожеством советского толка, а во что она превратится в дальнейшем, Рената представляла себе даже слишком отчетливо.
Наверное, узнав о маминой беременности, Ирка выразит один только восторг, может, даже расхохочется от такой новости и завизжит, и восторг ее будет искренним, она ведь добрая, любящая девочка. Зять, наверное, кисло скривится, пожмет плечами и усядется мастерить очередной телескоп или модель парусника Петровской эпохи.
Но, по сути, никакого значения все это не имеет.
По сути, имеет значение лишь то, что привезти своего новорожденного ребенка в Озерки – это значит не уважать и не любить ни дочь, ни себя, ни даже зятя, хотя любви и уважения к нему Рената и сейчас уже не испытывала.
Она присела на корточки, коснулась ладонью воды. Мысли потекли еще более плавно. Теперь они были уже не как ветер над Невою, а как сама река Нева.
«Положим, сниму квартиру, – думала Рената. – И из каких доходов я ее буду оплачивать? Отложить, пока еще работаю? Но я уже и сейчас на няню откладываю, чтобы Ирка могла этим летом в университет поступить. Да нет, квартиру мне не снять. Сбережений у меня нет. И друзей со свободными квартирами, в которые меня пустили бы бесплатно, тоже нет».
Но само это словосочетание – свободная квартира, – как только Рената мысленно его произнесла, почему-то ее насторожило… И прежде чем она успела сообразить, почему, на ум ей пришла единственная догадка, которая имела сейчас практическое значение.
Единственная свободная квартира, которую она знала, находилась в Москве. Это была та квартира, в
