– Открой замок, положи чемодан на ступеньку. Отойди на шаг и стой, не уходи.
Конечно, сразу чувствовался в его голосе мягкий южный акцент. Не кавказский, а именно южный – украинский, ростовский, ставропольский…
Лера щелкнула замком, положила кейс на нижнюю ступеньку и отошла на шаг от автобуса.
Из-за двери показалась широкая рука с короткими пальцами. Рука быстро открыла кейс и принялась торопливо сгребать на автобусную ступеньку верхний слой зеленых долларовых пачек. Скорее всего, террорист хотел убедиться в том, что ему не подсунули «куклу», набитую газетами. Потом рука начала перебрасывать вынутые пачки внутрь автобуса.
Лера ждала, ежась под дождем.
– Подойди сюда! – вдруг услышала она. – Помогай втащить.
– С какой это радости? – невольно сорвалось у нее с языка.
Но тут же Лера вспомнила, что не следует возражать этому человеку. И про выдернутую чеку вспомнила… Вполне возможно, что одна рука у него занята гранатой, вот он и не может справиться сам.
Лера подошла к двери и подхватила открытый кейс за крышку. Широкая рука держала его с другой стороны. Лера приподняла кейс и легонько подтолкнула вперед, к своему незримому партнеру.
– Эй, эй! – воскликнул тот. – Не пихай чемодан, гроши рассыпешь!
– Целы будут твои гроши, – сердито сказала Лера.
– Не выступай! – отрезал голос. – Влезь на ступеньку и подавай осторожненько!
Лера послушно поднялась на нижнюю ступеньку, приподняла кейс повыше – и он словно уплыл из ее рук внутрь автобуса.
И тут же Лера увидела человека, которому поневоле помогала.
Первое, что она разглядела, была печать испуга, отчетливо заметная на его лице. Глаза у него были круглые, как пуговицы, и от этого усиливалось ощущение, что весь он пронизан страхом, как током.
Те несколько секунд, которые они смотрели друг другу в глаза, показались Лере нескончаемыми.
– Убедился? – спросила она наконец, стараясь говорить как можно более равнодушно. – Все тебе принесла?
И вдруг вместо ответа он схватил ее за руку, сжал так сильно, что Лера даже вскрикнула слегка, – и, рванув к себе, втащил в автобус. Дверь за нею тут же плавно закрылась.
Лера так больно ударилась коленом о верхнюю ступеньку, что слезы брызнули у нее из глаз. Поэтому она не сразу сообразила, что же произошло.
– Придурок! – зло вскрикнула она и стукнула кулаком по руке, продолжающей сжимать ее запястье. – Ты что, совсем свихнулся?!
– Заткнись! – услышала она; рука, однако, разжалась. – Не стеклянная, не разобьешься!
В автобусе было душно из-за закрытых окон и стоял полумрак, потому что занавески тоже были задернуты. После яркого света прожекторов на Васильевском спуске глаза не сразу привыкали к полутьме.
Мужчина стоял напротив Леры, загораживая ей проход в салон. Раскрытый кейс с деньгами лежал рядом с ним, пачки долларов были рассыпаны и по полу.
Первое ощущение – что от него исходит страх, – пожалуй, не обмануло Леру. Мужчина был небольшого роста, плотно сбитый, лысоватый и весь какой-то потный – может быть, из-за духоты, но Лере показалось: от того же страха, что круглил его и без того круглые глаза.
Но главным было то, что она наконец увидела обе его руки. В одной он держал пистолет, направленный на Леру, а другая была свободна – никакой гранаты с выдернутой чекой. Лера вздохнула с облегчением.
– Не мог сказать? – спросила она. – Я бы сама поднялась.
Одет он был в короткую кожаную куртку. Куртка расстегнулась на небольшом брюшке, и на рубашке были заметны жирные пятна – какие всегда бывают на рубашках мужчин с брюшком, если они едят неаккуратно.
Вдруг Лера почувствовала, что сейчас расхохочется. Как если бы она ожидала встретить Змея Горыныча, а вместо него перед нею появилась бы ящерица. Хотя она вообще-то ничего не ожидала от этого человека…
– Ну, дай уж пройти, раз пригласил, – усмехнулась она. – Дай с детьми поговорить.
– Они по-русски плохо, – ответил он, отступая на полшага в сторону и не отводя от Леры ни глаз, ни пистолета.
– Я зато по-французски хорошо.
– Учти, у меня граната за пазухой, – предупредил он. – К ней взрывчатка привязана. Если что – успею рвануть, костей не соберут.
Лера пожала плечами и прошла в салон. От испуга дети сидели так тихо и неподвижно, что она только теперь их разглядела.
Это были обыкновенные европейские дети – Лера сразу же отличила бы их в любой московской толпе, хотя в Москве дети давно уже одевались вполне по-европейски. Но в этих было что-то особенное, поколениями воспитанное. Утонченность, что ли? Нет, не так. Вели-то они себя – не сейчас, конечно, а в нормальной обстановке – куда более раскованно и разболтанно, чем русские, даже самые «новые».
