путано и горячо рассказывал историю своих приключений, которая всем казалась невероятной, и этим он еще больше усиливал подозрение. Но, к счастью, все кончалось благополучно, и вечером, сидя в комнате Мацуты, Белчо жаловался:
– Когда же мне дадут документы? Так жить нельзя…
Скоро ему выдали документы; в них говорилось, что предъявитель сего – гражданин Чехословацкой республики, участник Сопротивления, с декабря 1943 года по август 1944 года находился в партизанском отряде сержанта Константина Никонова и сейчас отправляется в Москву для вступления в Чехословацкий корпус.
– Я сам захотел этого, – говорил повеселевший Иржи, – теперь пойду воевать за мою Злату Прагу!..
Скоро он уехал. Провожать его пришел и солдат Семушкин, который находился в команде для выздоравливающих. Перед отходом поезда Белчо загрустил.
– Жалко, как жалко! – сказал он.
Ударил колокол, тетя Поля поспешно сунула в карман Иржи какие-то гостинцы, и словак вскочил на подножку.
– Я вас всех никогда не забуду! – крикнул он и, помахав рукой, закрыл ладонью глаза.
Так, пряча слезы, он и уехал, а Семушкин сбил на затылок шапку, вздохнул:
– Эх, жизнь. Занятная, скажу я вам, штука… эта самая жизнь-то!..
Свернувшись от морозных утренников в хрусткие трубочки, желтые листья рябины кружились над заливом, плавно ложась на темную воду, подернутую тревожной рябью. Вытягиваясь в струнку, улетала на юг слабая птица, которой не снести свирепых полярных шквалов. Навстречу ей, радостно гомоня в чистом небе, летела крупная соловецкая чайка с черным ожерельем на шее. Холодным, обжигающим сквозняком дуло с океанских просторов.
По ночам грохот прибоя был слышен за много, много миль…
Антон Захарович постоянно помнил о том, что ему скоро предстоит давать первый урок в техникуме тралового флота, и эта мысль не давала ему покоя. Просыпаясь по ночам, он всматривался в темноту комнаты, пытаясь представить себе, как все это будет… Вот он входит в прохладную аудиторию морпрактики, вот дежурный курсант отдает ему рапорт о наличии учеников, вот он раскрывает новенький журнал успеваемости и говорит: «Ну-с, приступим, молодые люди…»
Разбуженная его кряхтеньем, тетя Поля спросонья толкала его в бок:
– Чего не спишь?
– Да вот все думаю, думаю…
– А ты бы не думал, а спал.
– Легко тебе советовать, Поленька, – возражал старик. – Твое дело – рыбу солить, а мне – молодежь учить. Объясни я им что-нибудь не так, и моим ученикам уже в море придется переучиваться. А ведь, сама знаешь, море ошибок не любит… Никак, спишь?
– Нет, разбудил ты меня. Теперь и я думаю.
– О чем же?
– Подучиться бы тебе надо, вот что!
– А я учусь, разве сама-то не видишь?..
И действительно, каждое утро Антон Захарович добросовестно, как прилежный ученик, садился к столу.
– Каким условиям должны отвечать якоря? – спрашивал он себя вслух и, загибая скрюченные ревматизмом пальцы, серьезно отвечал: – Якоря должны иметь такую форму, чтобы хорошо забирали в любом грунте и легко отделялись от него, должны быть пригодны для быстрой уборки, ухода большого не требовать и палубу верхнюю не загромождать… Итого, четыре условия…
Наконец настал и день занятий. За окнами еще было темно, когда Мацута разбудил жену, велел готовить завтрак.
– Что наденешь, – спросила тетя Поля, – китель или костюм?
– Китель. В нем как-то привычнее.
Двигая седыми лохматыми бровями, боцман придирчиво осматривал себя в зеркало:
– Ну, как?
– Да хорош, хорош. Смотри, не опоздай только.
Антон Захарович повернулся к жене, сказал ей:
– Ну, благослови старика.
Она крепко поцеловала его в висок и ответила:
– Иди!..
На улицах было сумрачно, сыро. Кольский залив густо заволокло туманом – кораблей не видно. Подняв воротники, мимо Мацуты проходили судоремонтники. Они спешили в цехи, раскинувшиеся вдоль берега. С крыши метеостанции, прилепившейся на карнизе скалы, пускали змея, который плыл в небе большим четким квадратом. На Приморском бульваре ветер гнал клочья бумаги, трепал расклеенные по заборам афиши с именами заезжих гастролеров.
Около серого здания техникума старый боцман остановился, решительно толкнул массивную дубовую дверь. Гардеробщик – седоусый матрос на деревянной ноге, с тремя георгиевскими крестами на истертой фланелевке – принял шинель и фуражку Мацуты.
– Где служил, браток? – спросил его Антон Захарович.
– На эскадренном миноносце «Генерал Кондратенко».
– Осенью тысяча девятьсот семнадцатого года это не вы дрались с семью немецкими миноносцами на Кассарском плесе?
– Так точно, мы. Там я третий крест заработал, там и ногу потерял. С тех пор и прыгаю на одной…
В коридорах, где толпились курсанты, было тепло и шумно. Антон Захарович сразу заметил среди коротко остриженных голов парней девичьи прически и не удивился этому: Баренцево море издавна знало капитанов-женщин. Он проходил среди толпившихся курсантов и слышал за своей спиной голоса:
– Это с кафедры механики?
– Нет, говорят, траловое дело читать будет.
– И совсем неправда: лаборант кабинета морпрактики.
Прозвенел звонок. Держа под мышкой журнал, чувствуя, как в горле вдруг стало сухо, Антон Захарович вошел в кабинет. При его появлении класс дружно встал, и девушка в синей блузке четко отрапортовала:
– Товарищ преподаватель, в штурманском классе первого курса тридцать семь человек, присутствуют – все. Класс готов к практическим занятиям. Дежурная – Анфиса Хлебосолова.
Улыбнувшись внучке своего старого друга, Антон Захарович вышел на середину аудитории и сказал:
– Здравствуйте, товарищи!
Дружно ответив на приветствие, класс по команде Анфисы сел…
В просторной аудитории все напоминало о море. Вдоль стены стояла шлюпка под парусом, упираясь в потолок мачтой. В углу лежал большой адмиралтейский якорь, перевитый тяжелой цепью. На широких подоконниках расположились модели кораблей. Пришпиленные к фанере такелажные инструменты пестрели знакомыми боцманскими названиями.
Один из стендов был густо перевит морскими узлами. Мацута сразу заметил, что самый красивый и самый сложный топовый узел сделан неправильно, и он тут же перевязал его как надо. Класс внимательно следил за его ловкими, почти незаметными движениями. Многие, наверно, так и не поняли, к чему сводится эта перевязка узла: узел выглядел по-прежнему, только один его шлаг лег не сверху, а снизу, и это как раз и делало топовый узел надежным узлом, а не бесполезным, хотя и красивым кренделем.
Потом Мацута надел очки и, раскрыв журнал, поставил в нем дату. Сказав давно приготовленную фразу:
– Нус-с, приступим, молодые люди, – он остановился.
Перед ним сидели молодые люди, а он, смотря в их ясные глаза, остро завидовал молодежи, ибо ее ждало море. Но зависть старого, «исплававшегося» моряка была доброй завистью, и ему неожиданно захотелось сказать этим юношам и девушкам о себе.
