говорит полковник, — мы не знаем, что с ним делать».
— Как вы думаете, вернуться к этому преступлению, дорасследовать его и обнародовать, — в сегодняшней Украине это вряд ли возможно?
— В 1991 году, сразу же после провозглашения независимости, в очередной раз начали переписывать историю. Те профессора истории, которые еще вчера так рьяно и бескомпромиссно разоблачали преступления националистов, начали утверждать, что, мол, националисты, в том числе и вояки дивизии СС «Галичина», никого не убивали, немцам не служили, и, вообще, никаких преступлений за ними нет. Многих людей это сильно возмутило. «А как же Дембица», — спрашивали они.
Как-то мы встречаемся с моим знакомым журналистом. Заводим разговор о не до конца раскрытых преступлениях националистов. И он расспрашивает меня о Дембице, о том расследовании, которое я проводил в Польше, когда работал в КГБ. «Где могут быть сейчас эти материалы, к кому мне обратиться, — спросил журналист. Я посоветовал ему обратиться к тогдашнему Председателю СБУ.
Через какое-то время мы опять встречаемся. «Что ответил тебе председатель?» — спрашиваю его. «Ответил, — говорит мой друг-журналист, — что такого тома нет, он сожжен».
Для меня подобный ответ председателя более чем странным. Такие документы не подлежат сожжению. Они должны храниться вечно. Вопрос в том — эти документы не захотели найти или действительно уничтожили? И если уничтожили, то за это кто-то должен отвечать в уголовном порядке. Ведь, даже согласно внутренним инструкциям спецслужбы, такие материалы не могут пропасть. Если документы сжигаются в печке, а такое бывало, то при этом обязательно составляется опись — название документов, их содержание, количество страниц и — обязательно! — фамилия и подпись сжигающего.
Несколько лет назад обращаюсь в Посольство Польши в Украине. Предлагаю восстановить те документы, ведь первый их экземпляр находится в прокуратуре Польши. Принимает меня советник посольства. Внимательно меня выслушивает и говорит: «Мы с вами договориться не сможем: нужно, чтобы ваш МИД официально обратился к нашему, сначала нужно решить вопрос на дипломатическом уровне, а уж потом — на юридическом».
Но, поскольку высший дипломатический уровень для меня недосягаем, мне так и не удалось сделать достоянием гласности это чудовищное преступление против человечности.
— Складывается впечатление, что многие самые страшные преступления националистов еще не раскрыты. Вернее, многие о них знают, но почему-то молчат.
— Да, у нас не пишут о том, сколько людей они перебили в Словакии, когда там участвовали в подавлении антифашистского восстания. А сколько они сожгли польских сел… Да, самые тяжкие злодеяния той же дивизии СС «Галичина» не расследованы и по сей день.
Михаил ГРЕЧКА:
«Это был ад на земле»
— Михаил Яковлевич, как вы пришли в разведку?
— В разведку никто не приходит сам. Туда приглашают.
— Вас пригласили, когда вы были студентом, или позже?
— Пригласили уже после того, как я закончил факультет романо-германской филологии Днепропетровского университета.
— В какой форме было сделано это приглашение?
— Думаю, не стоит акцентировать на этом внимание. Формы тогда использовались разные. И они практически всему миру известны. Но какие именно — об этом не будем…
— Потом вы учились в спецшколе?
— Это было спецучреждение. Высшее учебное заведение.
— А затем?
— Какое-то время работал здесь, в Киеве, и усиленно учился. А вскоре меня вызвал председатель КГБ Украины генерал Федорчук и сказал, что я нужен там. Откровенно говоря, такого предложения я и ждал. Дело в том, что уже в те годы, кроме немецкого, я свободно владел несколькими восточными языками, хорошо знал страны Ближнего и Среднего Востока. Конечно же, согласился. Так оказался в Афганистане.
— В прессе прошла информация о том, что еще до начала афганской войны вы познакомились с Наджибуллой…
— Я познакомился с ним, когда он был руководителем службы государственной информации Афганистана.
— Эта служба, наверное, исполняла те же функции, что и советский КГБ?
— В какой-то степени. Кстати, говоря о Наджибулле, я хотел бы подчеркнуть, что он был человеком высокообразованным, воспитанным, умным и пользовался уважением соплеменников.
— Наверное, вам нелегко было узнать, что его так зверски убили.
— Думаю, это было не просто убийство. Это была запланированная, продуманная акция, операция, в которой Талибан был использован как киллер.
— Вы прибыли в Кабул до ввода советских войск. Что представлял собой Афганистан в то время, чем запомнился?
— В первый день пребывания в афганской столице меня поразили две вещи. Кабул буквально утопал в красных полотнищах, транспарантах. Везде невероятное количество портретов вождей нации. И в тот же день я увидел над городом бомбардировщики. Они сбрасывали свой груз на позиции восставших армейских частей. Все это потрясало, угнетало. Мне было около тридцати лет, и я искренне надеялся встретить в Афганистане героев-революционеров, а увидел неслыханную помпезность, с одной стороны, и ужасающую жестокость — с другой. Я вдруг стал взрослее, начал более критично воспринимать действительность. Туман идеологических иллюзий постепенно рассеивался.
— Каким был Тараки — тогдашний руководитель партии и государства?
— Знаете, с Наджибуллой у меня были неплохие, почти доверительные отношения. Мы часто встречались, беседовали. А с Тараки знакомство одностороннее, я его знал, а он меня — нет. Он был, безусловно, талантливый, но крайне честолюбивый человек. Пользовался большой популярность не только как видный государственный деятель, но и как писатель. К сожалению, отсутствие у Тараки достаточной политической гибкости привело к формированию мощной оппозиции и в конечном итоге — к его расстрелу.
Налицо было вопиющее различие между великолепными призывами, идеями и неразумной, жестокой политикой революционеров.
Что касается населения Афганистана, то оно тогда было дружелюбно настроено ко всему советскому. Эта страна при всех ее внутренних проблемах могла бы стать для Союза стратегическим партнером. Ведь это богатейшая земля — несколько урожаев в год, второе место в мире (после Чили) по запасам меди,
