– «Слава» приказала всем нам долго жить.
Все корабли уже прошли через канал, только «Слава» осталась у входа в него. Несколько человек не покинули линкора, чтобы завершить последний маневр корабля.
– Лево на борт, круче! Полный вперед! – приказал Антонов.
На полном разбеге машин «Слава» покатилась корпусом влево, и со страшной силой линкор врезался в грунт.
– Поджигай фитили, – велел комиссар Тупиков.
Каперанг Антонов закинул чехлом боевой телеграф:
– Пока огонь доберется до погребов, мы успеем проститься...
Они стали прощаться с кораблем. Командир и комиссар – новейшее сочетание корабельной власти. Последний раз отворялись перед ними обожженные двери, в последний раз гремели под ними разрушенные трапы. Лучи фонарей вырывали из мрака отсеков изломы рваного железа. Виделись им вздутые давлением газов переборки, за которыми все уничтожено. Из лебединых шей переговорных труб обильными струями, журча, выбегала вода... Соленая!
Всюду лежали мертвые. Обожженные. Обваренные кипятком.
– Но раненых не видать. Кажется, забрали всех.
– Посмотрите вот этого, комиссар. Он шевельнулся.
– Нет. Это так. Покойник...
С шипением бежали по фитилям огни, быстро минуя люки и горловины, добираясь до гремучей ярости минных и артиллерийских погребов. Антонов – сквозь слезы – глянул на часы:
– У нас осталось еще семь минут. Мы успеем.
– Вы только не плачьте, – посочувствовал ему комиссар.
– Я не буду...
Только в провизионке они застали живого баталера. Скинув форменку, весь в усердном поту, баталер открывал консервы. Перед ним высилась уже целая гора распечатанных банок с мясом, куриным и говяжьим, с крольчатиной и зайчатиной, с рыбой и вареньями.
– Шестьсот сорок восьмая банка! – сообщил он в радостном обалдении. – А гостей я назвал целую тыщу... Я спешу. Не мешайте. Осталось открыть еще триста пятьдесят две банки...
Под бортом линкора взвыла сирена «Сторожевого», который требовал, чтобы поторопились. Последним сошел с корабля, как и положено, его командир – каперанг Антонов:
– Отходите теперь на полных – сейчас рванет!
«Туркменец Ставропольский», когда погреба отгремели, добил «Славу» своими торпедами... Сохранился рапорт о виденном:
«...корма, совершенно разрушенная, имела вид отделившейся от корабля части. На грот-мачте не было ни стеньги, ни гафеля; там, где находились офицерские каюты, бушевал пожар, причем из пламени, достигавшего марсов, все время вырывались вспышки...»
Разрушаясь во взрывах, «Слава» ложилась на грунт Моонзунда, закрывая для немцев канал своим умирающим телом. Она закрывала сейчас фарватер – от Петрограда, от России, от Революции...
Вечная ей память!
Транспорта «Покой» и «Глаголъ» тоже получили приказ:
– Открыть кингстоны – топиться на фарватере! Враг не пройдет через Моонзунд; кингстоны обреченных кораблей еще не успели напиться из моря досыта, как эсминцы стали всаживать в транспорта снаряды, чтобы они тонули вернее... Враг не пройдет!
Волновало команды одно:
– А как наши дела на Кассарах?
Радисты – всегда в курсе событий – утешали:
– Ой, что там было сегодня! Но немца не пропустили...
Сразу отлегло от сердец: спасибо Минной дивизии, спасибо крейсерам «Диане» и «Адмиралу Макарову», – они сдержали бешеный натиск Гохзеефлотте, дорога в Балтику оставалась открытой. Теперь, подобно гончим, нюхающим ветер, эсминцы рыскали вдоль побережья Моона, подбирая людей со шлюпок. У спасенных спрашивали:
– А что на Орисарской дамбе?
– «Батальон смерти» верен клятве – держит дамбу...
Но к вечеру матросы дамбу взорвали и, унося на себе раненых, отступили к пристаням Куйваста, где уже не качалось ни одного корабля. Немцы вступили на Моон, гарнизон острова складывал оружие.
– Нас флотские предали! Удрали на кораблях своих...
«Батальон смерти», прижатый к воде, не сдавался. Матросы знали о битве линкоров, знали, что эскадра ушла на север. Но они не верили, что флот Балтики, ставший большевистским, способен предать их. Смертники держались на пристанях. Иногда так держались, что ноги бойцов уже болтались над водой куйвастского рейда. Но они не сдавались, и сбросить их в море немцы не могли.
Оба израненные, оставались в живых и комиссар обороны Женька Вишневский, и командир батальона – кавторанг Шишко.
– Держись, братва! – передавали по цепочке вдоль берега...
Когда стемнело, подул с рейда сильный ветер. Совсем близко от пристаней прошмыгивали, разрубая мрак выстрелами, германские корабли. Лишь единожды послышался с моря турбинный рев, и пронесло – близко-близко! – знакомый силуэт русского «новика». Но, кажется, с его мостиков не могли поверить, что на Мооне еще держится оборона, – и миноносец, сколько ему ни кричали с берега, растаял в потемках. Потом на севере вдруг возникла над Моонзундом «рождественская елка». В удивлении поднимались матросы- смертники. Русские корабли вдруг разом воздели к небесам свои прожектора и там, где лучи их касались туч, они их скрестили, – это и была флотская «рождественская елка».
– Что бы это значило? – хмыкнул кавторанг Шишко.
Женька Вишневский сплюнул:
– Может, и правда, что прощаются с нами...
Утром, еще не рассвело над рейдом, прилетел самолет. С шорохом он просыпал на «батальон смерти» листовки, подписанные контр-адмиралом Бахиревым. В этих листовках, обращенных к смертникам, Бахирев благодарил их за исполнение долга и давал свое великодушное «добро» на сдачу в плен немцам... «Родина вас не забудет!»
– Сдурел, что ли? – ругались матросы. – Мы не сдаемся...
Эта ночь – ночь на седьмой день битвы – была самой тревожной для всех. Ветер все усиливался, разведя большую волну. Плесы освещало заревами пожаров, горели эстонские города, а с моря доносило грохоты – это рвались на минах германские корабли. В проливе Соэлозунда часто мигали фонари – противник обменивался информацией о новых потерях. На русской эскадре было известно, что немцы уже десантировали на Даго, мотопехота врага двигалась на север, где разместилась русская батарея на мысе Тахкона (такая же мощная, какая была и на Цереле). От матроса до адмирала все невольно задавались вопросом: что же станется с кораблями в Моонзунде, если Тахкона постигнет судьба Цереля?
– Тогда мы пропали...
Рассвет обозначил развихренный плес, завиднелись на горизонте крестовины мачт германских кораблей, которые нашли себе смерть в эту ночь на минах. Бахирев был категорически против снятия войск, оставшихся на Мооне, из-за чего даже поругался со Старком.
– Там одни подлецы и трусы, – говорил Бахирев.
– Но там, – отвечал Старк, – и герои Орисарской дамбы. Флот не простит нам... нам снимут голову!
– Я уже послал самолет, сбросивший на Моон листовки с разрешением смертникам сдаваться в плен. Их совесть чиста.
– Клятву нельзя отменить разрешением свыше. Пойми ты, Михаил Коронатович, клятву они давали не тебе, а своей партии. Какое ты имеешь к ней отношение?
