– Никакого. Ты прав. Пусть нас рассудит комфлот...
Командующий флотом адмирал Развозов доложил Дыбенке в Центробалте о завершении генеральной битвы линкоров.
– Павел Ефимович, позвольте, я буду честен... До сих пор я не верил в боеспособность флота. Теперь преклоняюсь перед его геройством и твердо уповаю, что никакой враг нам не страшен: Балтийский флот сумеет постоять за честь матери России!
Большевистский съезд все время следил за событиями в Моонзунде, связь делегатов с кораблями, идущими в бой, не прерывалась. Сейчас комфлот поведал Центробалту сводку о потерях противника.
– Они немыслимы, – сказал Развозов, – почти баснословны. Гохзеефлотте потерял в Моонзунде
– Чего нам, – спросил Дыбенко, – ждать от немца теперь?
– Кайзер рассчитывал, по прохождении Моонзундом, развить успех флота, планируя так называемый «финляндский вариант», чтобы, десантируя в финских шхерах, от Або и Гельсингфорса рвануться сразу на Петроград. Но, – закончил Развозов, – теперь немцы в таком позорном кровохарканье, что операцию сворачивают...
Он сказал, что знал. Дыбенко протянул ему руку:
– Несомненная победа! Сводку потерь германского флота сразу доложим съезду... спасибо. Вас я поздравляю, адмирал. Был вот старик Эссен, был Канин, Непенин, Максимов, Вердеревский, но Моонзунд выпал на вашу долю... Что ж, мы потеряли только эсминец «Гром» и только старую «Славу». За них нам не стыдно. С ними у нас получилось, как в песне поется:
Исполняя решение Центробалта, адмирал Бахирев послал к Моону дивизион мелкосидящих тральщиков. С пристаней Куйваста они забирали «батальон смерти революционной Балтики». Людей снимали с берега в такой близости от противника, что с мостиков тральщиков уже видели рожи немецких самокатчиков... Когда посадка закончилась, обратно на берег перепрыгнул кавторанг Шишко. Не человек уже – сгусток крови и бешенства, обмотанный бинтами. Подкинув в руке трофейный автомат, кавторанг Шишко сказал:
– Можете отходить, а я остаюсь здесь. Я слышу, что еще стреляют. Кто-то остался... Прощайте! Я покажу немецким мерзавцам, как умирают офицеры русского флота!
Немцы подорвали его гранатой, полоснули тесаками, в него всадили две пули. Но он был еще жив. Таким его взяли в плен. Это был последний мазок кисти, дописавший картину обороны Эзеля.
На окраине Аренсбурга немцы уже создали обширный концлагерь для военнопленных, но церельцев они отконвоировали прямо в город. Аренсбург был хорош и сейчас – даже под пятой оккупантов. К вечеру пошел затяжной дождь, Артеньев с печалью видел, как мокнут за оградами садов осенние волокнистые астры. Голова у него болела, сильно разбитая прикладом в лесной стычке с немцами. Всю дорогу до города старлейта поддерживали под руки два мичмана – де Ларош и Поликарпов (последние из его офицеров).
Пленных церельцев завели во двор комендатуры.
– Как вы себя чувствуете? – спросил Скалкин.
– Надо держаться... бинт бы дали! – ответил Артеньев.
Прошел вдоль строя фельдфебель, хамски стучал по ногам пленных прикладом винтовки, выправляя на свой вкус ровность шеренги. Во дворе появилось начальство – немецкий майор, который когда-то вел переговоры на перешейке Сворбе; его сопровождал в штатском капитан I ранга фон Кнюпфер, будто так и надо...
– Совести нет, – заволновались матросы. – Уж коли предавал нас раньше, так хоть теперь скрылся бы, нахал такой!
Кнюпфер, напротив, держался очень спокойно и даже (будучи в отличном настроении) легкомысленно поздоровался с Артеньевым:
– Добрый вечер, Сергей Николаич.
– Вечер добрый для вас, только не для меня...
Судя по всему, немцы были очень довольны, что в руки им попался сам командир батарей Цереля. «Ирбены» – это слово было достаточно известно в Германии, и немецкий майор, перешепнувшись с фон Кнюпфером, направился прямо к Артеньеву.
– Вам, – заявил он, – будет оказан особый почет.
– Благодарю.
– Мы уважаем мужество своих противников.
– Благодарю.
– Только подпишите акт капитуляции Цереля.
– Благодарю, – усмехнулся Артеньев.
– Вы согласны?
– Конечно, нет...
– Но вы же сдались, – неуверенно произнес майор.
Сергей Николаевич заговорил с ним далее по-немецки:
– Дайте мне бинт наконец... видите, что я истекаю кровью? Я военный человек, получил в России хорошее военное образование и знаю, что такое капитуляция. Вам, – говорил Артеньев, – это тоже известно, но Берлин желает видеть Церель сдавшимся. Однако это не так. Я согласен повеситься в вашем присутствии, если вы, господин майор, найдете на Цереле хотя бы один патрон в целости. Вам достались от батарей только взорванная земля и десяток израненных человек из гарнизона, – разве же это капитуляция?
Майор спросил его в упор, почти утвердительно:
– Вы... большевик?!
Артеньев тронул разбитую голову, еще раз глянул, как за голубым штакетником дождь обильно поливает прекрасные астры. «Что ответить?» Матросы, выручая офицера, кричали майору:
– Да нет... он так... попался с нами.
Артеньев почувствовал, что между ним и матросами снова начинает пробегать трещина, и он поспешил перепрыгнуть через нее:
– Я не только «попался с вами». Но я и сражался вместе с вами. Сражался за то же, за что и вы!
Трость в руке майора взлетела над шеренгой:
– Всем большевикам – налево. Германская победоносная армия всегда уважает своих врагов, но она сурова к бандитам...
Матросы Цереля дружно шагнули налево. Сергей Николаевич впопыхах пожал руки мичманам де Ларошу и Поликарпову.
– Мужайтесь... – И он шагнул вслед за матросами.
Фон Кнюпфер крикнул в спину Артеньева:
– Один только шаг! Но как вы о нем еще пожалеете!
Скалкин горячо зашептал старлейту:
– Ну, ладно уж мы. А вам-то это к чему? Вернитесь...
Артеньев занял место на правом фланге церельцев. Никогда этот человек не забывал о дисциплине и сейчас вдруг рассердился на своего комиссара, как на матроса:
– Не спорить с офицером! Распустился, дорогой товарищ. Вынь руки из карманов... Как стоишь в строю?
Скалкин, очевидно, хорошо понял его состояние. Не прекословя, он подобрался, застегнул бушлат и сказал кратко:
– Есть!
Теперь противники имели каждый свою определенную цель: русские – вырваться из Моонзунда на Балтийский театр; немцы – не допустить русские корабли до этого прорыва.
«Новик» уже проскочил в открытое море, остался в брандвахте за Штоппель-Боттенской банкой, чтобы
