приступ стотридцатидневной лихорадки. Я об этом как-то не подумал. Мне не нравилось, что Эсси от меня в тысячах километров, особенно если приступ будет тяжелым. Я не ревнив, но с каждым разом приступы становятся все более и более эротическими и оргиастическими. И мне хотелось, чтобы Эсси была эротической и оргиастической рядом со мной.
А почему бы и нет? Я вызвал Харриет и приказал ей заказать мне место на дневной рейс в Таксон. Дела можно вести и оттуда, хотя это и не так удобно. Затем я вернулся к событиям на фабрике.
Вначале Альберт. Он сообщил, что никаких особенных изменений на Пищевой фабрике не произошло, только у мальчика сильный насморк.
— Мы предложили группе Хертер-Холл применить обычные антибиотики и иммунодепрессанты, — сказал он мне. — Но, конечно, инструкцию они получат только через несколько недель.
— Насколько это серьезно?
Альберт нахмурился, попыхтел трубкой и выпустил несколько сизых клубов дыма.
— Вэн никогда не подвергался воздействию вирусов и бактерий, — ответил он, — поэтому ничего определенного сказать не могу. Но надеюсь, ничего серьезного нет. Во всяком случае, экспедиция Хертер-Холл располагает самым современным медицинским оборудованием, чтобы справиться с большинством болезней.
— Что-нибудь новое о нем известно?
— Новостей достаточно, но ничего такого, что изменило бы мои прежние оценки, Робин. — Пуф, пуф, пуф. — Мать его была испанкой, отец американцем, оба старатели с Врат. Так по крайней мере кажется. Таковы же и многие личности, которых он называет «Мертвецами», хотя окончательно это пока неясно.
— Альберт, — сказал я, — просмотри все данные о полетах с Врат за последние десять лет. Может, там отыщется не вернувшийся корабль с испанкой и американцем.
— Конечно, Боб. — Когда-нибудь я прикажу ему перейти к более энергичному словарю, но он и так действует хорошо. Почти немедленно Альберт ответил: — Такого рейса Не зафиксировано. Но есть рейс, в котором находилась бе-Ременная испанка. Корабль не вернулся. Показать изображения?
— Будь добр, Альберт, — ответил я, но он не запрограммирован понимать такие чисто человеческие вещи, как ирония или сарказм.
Изображения мало что дали. Женщина оказалась незнакомой — она улетела к Вратам до меня. Выжила в полете на пятиместном корабле, в нем погибли ее муж и еще три члена экипажа. После этого она улетела на одноместном. И с тех пор о ней ничего не было известно. Кстати сказать, полет был простой: вылететь и посмотреть, что получится. Похоже, единственное, что получилось, — это ребенок, который родился и вырос в неизвестном месте.
— Но это не объясняет, кто отец Вэна, — сказал я.
— Да, возможно, он из другой экспедиции. Если мы предполагаем, что Мертвецы — это не вернувшиеся старатели, их должно быть немало.
— Ты полагаешь, что Мертвецы — настоящие старатели? — удивился я.
— Конечно, Робин.
— Но каким образом? Их мозг сохранен?
— Сомневаюсь, Робин, — снова зажигая трубку, задумчиво ответил Альберт. — Данных недостаточно, но я бы сказал, что сохранено лишь ноль целых одна десятая от первоначального объема мозга.
— А что остальные девять десятых?
— Возможно, три десятые — это запись памяти на химическом уровне. Хотя вероятность не очень высока. Но все же самая высокая из всех имеющихся. Сознательная передача — допустим, они наговаривали свои воспоминания на ленту, — почти ничтожная вероятность. Высший предел — одна тысячная. Прямая умственная связь — в определенном смысле ее можно назвать телепатией — вероятность примерно того же уровня. Неизвестные средства — пять десятых. Конечно, Робин, — торопливо добавил он, — вы понимаете, что эти оценки сделаны при недостатке данных и отсутствии правдоподобной гипотезы?
— Наверное, тебе было бы легче определить, если бы ты поговорил непосредственно с Мертвецами.
— Конечно, Боб. И я собираюсь затребовать такую связь через бортовой компьютер группы Хертер-Холл. Но для этого потребуется тщательное предварительное программирование. Там не очень хороший компьютер, Робин. — Он немного помолчал, а затем, будто вспомнив, продолжил: — Да, Робин. Есть одно интересное обстоятельство.
— Какое? — заинтересовался я.
— Как вы знаете, на Пищевой фабрике, когда она была открыта, находилось несколько различных кораблей. Фабрика с тех пор находится под постоянным наблюдением, количество кораблей остается прежним, не считая корабля Хертеров-Холлов и того, на котором два дня назад прибыл Вэн. Но у меня нет уверенности, что это те же самые корабли.
-Что?
— Это всего лишь предположение, Робин, — поспешил пояснить он. — Корабли хичи абсолютно одинаковы. Но детальный анализ фотографий свидетельствует, что местоположение одного из них относительно других кораблей изменилось. У большого. А может, у всех трех больших. Как будто остававшиеся корабли улетели, а их место заняли новые.
У меня по спине пробежал неприятный холодок.
— Альберт, — с трудом проговорил я, — ты понимаешь, что это для меня значит?
— Конечно, Робин, — серьезно ответил он, — это означает, что Пищевая фабрика по-прежнему действует. Она превращает газ кометы в СНОN-пищу. И куда-то ее отправляет.
Я с трудом проглотил слюну, а Альберт продолжал говорить:
— К тому же окрестности полны ионизированным излучением. Вынужден признать, что не знаю его источника.
— Это опасно для Хертеров-Холлов?
— Нет, Робин, я бы этого не сказал. Не больше, скажем, чем для вас пьезовидение. Это не опасно, просто меня интересует его источник.
— Нельзя ли попросить Хертеров-Холлов проверить? — сказал я.
— Конечно, Робин. Я уже запросил. Но пройдет целых пятьдесят дней, прежде чем мы получим ответ.
Я отключил Альберта и откинулся в кресле, размышляя о хичи и их странных обычаях...
И тут меня словно ударило.
Мое кресло очень удобно и устойчиво, но на этот раз я чуть не выпал из него. Меня мгновенно охватила боль. Но не просто привычная тупая или острая боль: у меня вдруг закружилась голова, я утратил ориентировку, и даже начались галлюцинации. Казалось, голова вот-вот взорвется, легкие жгло огнем. Я никогда не чувствовал себя так паршиво, умственно и физически, и в то же время у меня возникали фантастические сексуальные видения.
Я попытался встать и не смог. Лежа в кресле, я как вытащенная из воды рыба разевал рот и беспомощно барахтался.
— Харриет! — прохрипел я. — Врача!
Ей потребовалось целых три секунды для ответа, и при этом ее изображение колебалось еще хуже, чем у Мортона.
— Мистер Броудхед, — встревожено проговорила она, — я не несу
