словами, это ваш вес относительно Земли. Но у нас есть также понятие массы. Лучший способ измерить массу — с помощью силы, необходимой для придания ускорения объекту, например вам, из состояния покоя. Мы обычно считаем массу и вес одним и тем же, и на поверхности Земли так оно и есть. Но масса должна быть свойством, внутренне присущим материи, в то время как вес тела всегда измеряется исключительно относительно чего-то. Но, — он снова многозначительно померцал, — проведем мысленный эксперимент, Робин. Предположим, что вы — единственный объект во вселенной. Больше никакой материи нет. Сколько вы будете весить? Нисколько. А какой будет ваша масса? Ага, вот это вопрос. Допустим, у вас есть небольшой ракетный ранец и вы решаете придать собственному телу ускорение. Вы рассчитываете силу, необходимую вам, чтобы придать данное ускорение, и получаете массу, так? Нет, Робин, оказывается, не совсем так. Потому что не существует объекта, относительно которого можно было бы измерить движение! «Движение», как концепция, бессмысленно. Поэтому масса — в соответствии с принципом Маха — зависит от некоей внешней системы. Мах называл это «внешним фоном вселенной». И в соответствии с принципом Маха, расширенным моим предшественником и другими учеными, таковы же все «внутренние» характеристики материи, энергии и пространства... включая чертовы числа. Робин, я утомил вас?
— Клянусь твоей задницей, да, Альберт, — признался я, — но ты продолжай!
Он улыбнулся и поднял три пальца.
— В-третьих, то, что Генриетта назвала моментом «X». Как вы помните, Генриетта не сумела получить докторский диплом, но я внимательно изучил ее диссертацию и могу рассказать, что она в ней утверждала. В первые три секунды после Большого Взрыва, который послужил началом возникновения вселенной, какой мы ее теперь знаем, вся вселенная была относительно компактна, исключительно горяча и абсолютно симметрична. В диссертации Генриетты цитируется старый кембриджский математик по имени Тонг Б. Танг и другие ученые. Они доказывают, что после этого времени, после того, что Генриетта называла моментом «X», симметрия вселенной становится застывшей. Все константы, которые мы можем наблюдать в настоящее время, застыли в тот момент. Все чертовы числа. До момента «X» их просто не было. А с того времени существуют и остаются неизменными. Таким образом, через три секунды после Большого Взрыва, в момент «X», что-то произошло. Возможно, совершенно случайное событие — какое-нибудь завихрение во взорвавшемся облаке... или преднамеренное изменение.
Он остановился и, глядя на меня, некоторое время курил трубку. Когда я никак не отреагировал, он вздохнул и поднял четыре пальца.
— В-четвертых, Робин, и это последнее. Прошу прощения за длинную преамбулу. Последнее предположение Генриетты связано с так называемой недостающей массой. Во вселенной просто не хватает массы, чтобы удовлетворительно объяснить все теории Большого Взрыва. И тут Генриетта в своей докторской диссертации делает смелое предположение. Она предположила, что хичи научились создавать массу и уничтожать ее. В этом, как мы теперь знаем, она оказалась права, хотя с ее стороны это была только догадка, и ученый совет, перед которым она защищала свою гипотезу, ее не принял. Но Генриетта делает и следующий шаг. Она считает, что именно хичи заставили массу исчезать. Не массу какого-то отдельного корабля, хотя в этом она тоже совершенно права. А гораздо большую массу. В масштабах всей вселенной. Генриетта предполагает,.что они, как и мы, изучили чертовы числа и пришли к определенным заключениям, которые оказались справедливы. Тут, Робин, начинается самое трудное, поэтому будьте предельно внимательны. Мы почти закончили.
Видите ли, фундаментальные константы, типа чертовых чисел, определяют, может ли во вселенной существовать жизнь. Разумеется, наряду со многим другим. Если бы некоторые из них были чуть больше или чуть меньше, жизнь просто не появилась бы. Можете ли вы вывести логическое следствие из этого утверждения? Да, я думаю, сможете. Простой силлогизм. Вначале большая посылка: чертовы числа установлены не естественным путем, они были бы другими, если бы в «момент X» не произошло определенное событие. Малая посылка: если бы они отличались от настоящих, вселенная была бы непригодна для жизни. Заключение? А, вот в этом-то весь смысл. Заключение таково: если бы чертовы числа изменились в некоторых других отношениях, вселенная была бы более пригодна для жизни.
Альберт замолчал. Он сидел, с мягкой улыбкой смотрел на меня, а потом нагнулся и почесал подошву ноги.
Не знаю, кто из нас кого пересмотрел бы тогда. Я добросовестно пытался переварить множество совершенно несъедобных мыслей, а старина Альберт был решительно настроен дать мне возможность их усвоить. Прежде чем это произошло, в каморку, которую я объявил своей рубкой, с криком ворвался Пол Холл:
— Общество! Эй, Робин, у нас гости!
Конечно, первая моя мысль было об Эсси. Мы недавно разговаривали, и я знал, что она сейчас по пути на космодром Кеннеди, а может, уже ждет старта, чтобы лететь к нам. Я посмотрел на Пола, потом на часы.
— Времени еще мало, — проговорил я.
— Пошли посмотрим на бедняг, — снисходительно улыбаясь, предложил Пол.
Да, это были действительно бедняги. Шесть добровольцев, втиснутых в пятиместный корабль, вылетели с Врат меньше чем через 24 часа после моего старта с Луны. Они везли с собой столько вооружения, что могли бы уничтожить целую дивизию Древних. Эти ребята полетели спасать нас, а заодно подзаработать денег. Они пролетели всю дорогу до Неба хичи, развернулись и отправились вслед за нами. Где-то по пути мы, должно быть, разминулись с ними, даже не подозревая об этом. Бедняги! Очень хорошие парни, добровольцы. Они приняли участие в рискованном полете, небезопаCHON даже по стандартам Врат. Я обещал им, что они получат долю прибыли — и тут действительно хватило бы на всех. Не их вина, что мы сами разобрались с Древними и в них больше не нуждались. Особенно если подумать, как бы пригодились их руки и стволы, если бы все повернулось по-другому.
Мы гостеприимно встретили их. Джанин гордо показывала Небо хичи. Вэн, улыбаясь и размахивая усыпляющим ружьем, познакомил их с мирными Древними, уже не реагировавшими на новое вторжение. И к тому времени, как все уладилось, я понял, что больше всего нуждаюсь в еде и сне, и вскоре получил и то и другое.
Проснувшись, я узнал, что Эсси в пути, но еще не добралась до нас. Я побродил по Небу хичи, вспоминая все, что сказал мне Альберт. Я пытался мысленно представить себе Большой Взрыв и критический трехсекундный интервал, после которого все застыло... но у меня не очень получалось. Поэтому я снова вызвал Альберта и поинтересовался:
— Что значит «более пригодна для жизни»?
— Ах, Робин, — спокойно проговорил он — застать Альберта Эйнштейна врасплох просто невозможно. — На этот вопрос я не могу ответить. Мы даже не знаем, что такое Маховы особенности вселенной, но может быть... может быть, — повторил он, показывая морщинками в углах глаз, что он сейчас преподнесет мне шутливое предположение, — может быть, бессмертие. Или более быстрая скорость передачи импульсов в нервных тканях, то есть больший интеллект. А может, мы имели бы больше пригодных для жизни планет. Выбирайте любое из вышеуказанного. Или все вместе. Самое главное во всех этих рассуждениях то, что мы способны предположить, что такие «более пригодные» условия возможны, и вывести их из соответствующей теории. Генриетта дошла до этого. Она пошла даже дальше. Допустим, хичи — помните, это ее идея — знают астрофизику несколько лучше нас. Они установили, какими должны быть эти благоприятные особенности, и решили создать их искусственно. Что они должны для этого сделать? Ну, первое, что приходит на ум, — сжать вселенную до первоначального состояния и попытаться вызвать новый Большой Взрыв. Как это сделать? Если вы можете создавать и уничтожать массу — легко! Прежде всего прекратить расширение вселенной и начать ее сжатие. Потом отсидеться в стороне от этой массы и дождаться, пока она взорвется вновь. И тогда, оставаясь «снаружи», сделать все необходимое для изменения фундаментальных безразмерных чисел вселенной, так что при этом возникнет... назовем это небом.
Глаза у меня едва не вылезли из орбит.
— И что, это возможно?
