свинячей потому, что жиров никаких нет. Ранен я 19-го числа в правую руку. Рана моя сейчас болит и гноится. Перевязку делают очень редко».
«Госпиталь здесь такой: мы находимся сейчас на квартирах у колхозников. Лечения никакого с 19 декабря по сей день. Мою рану даже и вазелином не помазали. Питание очень плохое, два раза в день суп из пшеничной муки. Хлеба дают когда 600 г, когда 400 или 200, и больше ничего. Сильно отощали».
Или докладная записка о положении жителей Сталинграда:
Поэтому (но лишь отчасти) «реальная практика лагерей не всегда соответствовала нормам гуманности… В силу военных и послевоенных трудностей, а также сосредоточения больших масс военнопленных, халатного отношения персонала к своим обязанностям в некоторых лагерях имели место факты плохой организации санитарно-медицинского обслуживания и бытового обеспечения, недостатка питания».
Подполковник госбезопасности Ф. Челноков в докладной записке «О работе фронтового аппарата по делам военнопленных Воронежского фронта с 15 января по 1 апреля 1943 года» описывал состояние дел в лагере, расположенном в местечке с характерным названием Хреновое:
В общем, тоже «пока еще не налажено».
Колонны пленных без воды и пищи преодолевали десятки и сотни километров «по русской пустыне» пешком, порой у них даже не отбирали оружия, ночуя в снегу, прижавшись друг к другу. Многие замерзали к утру, отставали в пути, обессилевших конвой пристреливал, что воспринималось скорее как акт милосердия, или просто бросал на обочине.
4 февраля столбик термометра упал до минус 44 градусов. Корреспондент газеты «Санди таймс» и радиокомпании Би-би-си Александр Верт в этот день преодолел 80 километров до Сталинграда на автомашине: «Чтобы понять, что такое 44-градусный мороз, надо его испытать. Дыхание перехватывает. Если вы подышите на перчатку, на ней сейчас же появляется тоненькая корочка льда. Есть нам было нечего, потому что все продукты — хлеб, колбаса, яйца — превратились в камень. Даже имея на ногах валенки и две пары шерстяных носков, надо было все время шевелить пальцами ног, чтобы поддерживать кровообращение. Сидя скорчившись в фургоне и чувствуя себя относительно хорошо, вы не можете заставить себя шевелиться — разве что двигаете пальцами рук и ног да время от времени потираете нос; вас охватывает какая-то душевная и физическая инертность, вы чувствуете себя словно одурманенным наркотиком. А между тем надо все время быть начеку… Помимо одежды, ваш единственный надежный союзник в подобных случаях — это бутылка водки».
Пленным водка, конечно, не полагалась. Добавим, что и «предчувствие тепла», как правило, обманывало: в большинстве случаев людей размешали под стылым небом. Как раз 4 февраля управление лагеря № 108 в Бекетовке, объединившее все лагеря в районе Сталинграда, приняло от воинских частей 76 тысяч военнопленных.
Бог весть, сколько их недоэтапировали, этого уже никогда не выяснить. К примеру, командование Воронежского фронта докладывало, что в ходе наступательных операций на Верхнем Дону, то есть буквально за две недели боев, советские войска взяли в плен 113 тысяч солдат и офицеров противника. Только 3-я танковая армия отрапортовала о пленении 73 176 человек. Причем генерал М.И. Казаков специально подчеркивает: «Предупрежденные еще раньше Александром Михайловичем Василевским в отношении точности докладов о количестве пленных и трофеев, мы придирчиво сверяли донесения из войск с фактической наличностью. Что касается пленных, то здесь все сходилось — точность была абсолютной».
А по данным учетных подразделений УПВИ НКВД от Воронежского фронта, за все время его существования — 15 месяцев — принято на довольствие 48 266 «военнослужащих врага». Что бы это значило? Ну, вот немец из 305-й пехотной дивизии, переживший пятидневный марш в лагерь, вспоминает: «Когда мы выходили, нас было полторы тысячи человек, до Бекетовки добрались лишь сто двадцать».
Даже весной 1945 года, когда пленных со сборных пунктов в тыловые лагеря доставляли эшелонами, смертность «в пути следования и при разгрузке» доходила до 20 процентов: «Только, согласно акту приемки, лагерем № 183 контингента пленных численностью 1394 человека, прибывших 8 марта 1945 г. эшелоном № 47680 из лагеря № 242 ст. Енакиево, живыми было принято 1108 человек».
Кроме обычного бюрократизма, неорганизованности, безразличия и пренебрежения, имелось еще весомое «во-вторых». С самого начала, а особенно в период страшных военных поражений, в сознании советского народа раскручивали маховик ненависти ко всему немецкому. «Клич «Убей немца!», — вспоминает Верт, — стал в России выражением всех десяти заповедей, слитых в одну».
«Можно все стерпеть — чуму, голод, смерть, — писал Илья Эренбург. — Нельзя стерпеть немцев… Не жить нам, пока живы эти серо-зеленые гады. Нет сейчас ни книг, ни любви, ни звезд, ничего, кроме одной мысли: убить немцев. Перебить их всех. Закопать… Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово «немец» для нас самое страшное проклятие. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать».
«Сколько раз увидишь, столько раз и убей», — призывал Константин Симонов.
«Фашиста умертвить — доброе дело сотворить», — сочиняли безвестные пропагандисты.
Тон задавал сам Верховный Главнокомандующий, неоднократно заявлявший: «Немецкие захватчики хотят иметь истребительную войну с народами СССР. Что же, если немцы хотят иметь истребительную войну, они ее получат… Мы хотим освободить нашу советскую землю от немецко-фашистских мерзавцев… Для осуществления этой цели мы должны разбить немецко-фашистскую армию и истребить немецких оккупантов до последнего человека».
Ненависть получила новую подпитку после освобождения Красной Армией первых городов и весей.
Так, 24 января 1943 года особый отдел НКВД Южного фронта сообщал:
В середине января войска Донского фронта захватили находившийся у села Алексеевка под Сталинградом лагерь военнопленных «Дулаг-205»:
