до 8% валового производства страны в период первой послевоенной пятилетки.
Нашел товарищ Сталин и адекватный ответ на угон советских граждан на работу в Германию. В начале февраля 1945 года Государственный комитет обороны предписал мобилизовать в советской зоне оккупации всех годных к физическому труду немецких мужчин в возрасте от 17 до 50 лет. Причем тех лиц, в отношении которых устанавливали, что они служили в Вермахте или были записаны в фольксштурм, «брали в плен» и направляли в лагеря НКВД. Из остальных германских граждан формировались отдельные рабочие батальоны численностью по 740–1200 человек. Надо понимать, контингент батальонов военнопленными не считались (их классифицировали по графе «мобилизованные»), при этом «как правило, условия жизни и труда ОРБ были хуже, чем в лагерях НКВД-МВД».
В январе—апреле 1945 года в СССР для использования на работе, в первую очередь в Белоруссии и Украине, было завезено 208 тысяч гражданских интернированных лиц (по другим данным, 303 тысячи), втомчисле51 138 женщин, которых свели в 221 рабочий батальон. Вымирали они в этих батальонах как мухи, смертность составляла от 19,2 до 38,9%. Только по Минской области только в 1945 году в отдельном рабочем батальоне № 2031 умерли 233 человека, № 2032 - 104, № 2033 — 160, № 2034 — 241, № 2035 — 410 (кроме того, часть рабочих батальонов относилась к «системе» Наркомата обороны, в Белоруссии в них содержалось более 14 тысяч человек).
Всего в СССР умерло 66,5 тысячи мобилизованных «вестарбайтеров».
Показатели смертности снижали за счет того, что с января 1947 года военнопленных и мобилизованных, потерявших трудоспособность, но взамен приобретших инвалидность, стали отправлять на родину, три месяца спустя начался процесс репатриации. В начале мая 1950 года в советских средствах массовой информации появилось сообщение об окончании репатриации из Советского Союза немецких военнопленных. Но не всех. Более 13 тысяч граждан Германии продолжало оставаться в качестве осужденных и подследственных за тяжкие военные преступления. Самых «заядлых» уже повесили в 1945– 1947 годах. Но в 1949 году, вместе с новой волной репрессий в СССР все началось по новой и в лагерях. Генералу фон Зейдлицу, давно завербованному НКВД и предлагавшему сформировать для штурма Берлина корпус из лояльных пленных под своим командованием, влепили двадцать пять лет. Генерала Штрекера признали виновным в разрушении Сталинградского тракторного завода. Летчика-аса Эриха Хартмана, сбившего 252 самолета, обвинили в повреждении авиационной техники, являвшейся собственностью советского правительства. В лагеря снова зачастили оперативно-следственные группы в поисках фигурантов для новых дел.
«В большинстве следственных дел, — сообщает профессор Академии МВД Республики Беларусь А.В. Шарков, — которые вели оперативные аппараты лагерей, обвинения в отношении военнослужащих строились на их собственных показаниях. Достаточно было обвиняемому по какой-либо причине отказаться от своих прежних показаний, как других изобличающих его материалов в деле не оставалось… Данная практика наводит на мысль о том, что основная цель следствия заключалась не столько в сборе и документировании неопровержимых фактов, изобличающих вину преступников, сколько в получении их признания. Это во многих случаях вело к злоупотреблениям, порой имевшим тяжкие последствия. В частности, в июне 1946 года во время допроса военнопленного лагеря № 168 Ковальцига начальник следственного отделения лейтенант Марьин применил к нему меры физического воздействия, в результате чего военнопленный получил перелом остистого отростка поясничного позвонка. После допроса Ковальциг, помещенный в одиночную камеру предварительного заключения, в ночь на 15 июня повесился. Вот почему, на наш взгляд, к цифрам, характеризующим количество привлеченных к ответственности, надо относиться осторожно: в их число, по всей видимости, попали и невиновные».
В их число только в БССР попали 239 женщин и 44 ребенка в возрасте до 14 лет. Большинство из них освободили после визита канцлера Аденауэра в Москву в сентябре 1955 года, согласно Указу Президиума Верховного Совета «О досрочном освобождении германских граждан, осужденных судебными органами СССР за совершенные ими преступления против народов Советского Союза в период войны». Но вот что интересно: в статусе военных преступников в распоряжение правительств ГДР и ФРГ было передано лишь 749 человек.
Из 108 тысяч «сталинградских немцев» домой вернулись 6 тысяч. Что касается итальянцев, то их выпустили чуть больше 21 тысячи — все, что осталось. Последнего «итала» случайно обнаружили в киевском дурдоме в 1956 году.
ВРЕМЯ РЕШЕНИЙ
Манштейн ясно видел, что после крушения фронта, обороняемого итальянской и венгерской армиями, и ввиду недостатка резервов, единственным способом предотвратить окружение групп армий «А» и «Дон» является экстренная переброска крупных сил, конкретно 4-й танковой армии, из района южнее Дона на среднее течение Донца. Однако германское Главное командование этого мнения не разделяло, Гитлер никак не желал отказываться от Кавказа. Решение о переброске сил с востока на запад затягивалось, а Манштейн с тревогой представлял себе дальнейшее развитие событий, рассматривая карту, — красные стрелы ударных советских группировок, подкрепленных высвободившимися войсками Донского фронта, нацеленные на днепровские переправы и побережье Азовского моря.
Наконец, Гитлер понял, хочешь не хочешь, а с майкопской нефтью придется расстаться. Манштейн предлагал не мелочиться и, если не будет найден способ закрыть брешь, возникшую между Воронежем и Ворошиловградом, заодно оставить и Донбасс. Но это было бы уже слишком, Гитлер «стоял на точке зрения, что он ни в коем случае не может обойтись без Донбасса в военно-экономическом отношении».
24 января 1943 года фюрер принял окончательное решение о выводе 1-й танковой армии с Северного Кавказа через Ростов для усиления группы армий «Дон». 17-й армии надлежало отступить на Таманский полуостров, закрепиться и в ожидании лучших времен отвлекать на себя как можно больше советских сил. Было также принято решение о сокращении всей линии Восточного фронта и выводе сил с Ржевско-Вяземского и Демянского плацдармов. 27 января 1-я танковая армия была подчинена командованию группы армий «Дон», которое немедленно принялось готовиться к переброске уходивших через Ростов дивизий на Средний Донец (но и здесь следствием колебаний Гитлера стало решение оставить на Кубани в составе группы «А» 13-ю танковую и 50-ю пехотную дивизии). Задача прикрытия ростовской переправы по-прежнему возлагалась на генерала Гота. 29 января штаб Манштейна из Таганрога переместился в Сталине (так до 1961 года назывался город Донецк — центр Сталинской области); Еще через два дня фельдмаршал направил телеграмму в ОКХ, в которой еще раз изложил свою точку зрения по вопросу о возможности удержания Донбасса: «Основной предпосылкой этого я считал своевременный удар со стороны Харькова и нанесение противнику поражения северо-восточнее Харькова еще до начала распутицы. Если это окажется невозможным, то Донецкий бассейн придется оставить… Дни с конца января, если не считать мероприятий, которые предпринимала группа армий в своей полосе и которые имели целью быструю переброску 1-й танковой армии на Средний Донец, были заполнены спором между группой армий и ОКХ о дальнейшем ведении операций в целом».
Между тем мрачные прогнозы сбывались, советский натиск не ослабевал.
22 января начался завершающий этап операции «Кольцо». На этот раз главный удар наносила армия Чистякова, войска которой за четверо суток, с ожесточенными боями продвинувшись на 10–15 километров, заняли Гумрак и ликвидировали последний немецкий аэродром. Воздушный мост рухнул. Снабжение 6-й армии стало целиком и полностью осуществляться посредством вслепую сбрасываемых на парашютах контейнеров. Их содержимое — колбаса, тушенка, шерстяные носки, теплая обувь — весьма ценилось советскими бойцами, палившими по такому случаю из трофейных ракетниц.
Фронт вплотную приблизился к черте города, где скопилось более 100 тысяч солдат Вермахта. 24 января впавший в депрессию Паулюс доложил по команде, что силы армии иссякли: «Основания для
