у него не того… «Но, – качает головой Иосуб, переступив канаву и выбравшись на асфальт, – знать бы, где падать, соломки бы подостлал». К подобному заключению он обычно приходит в одиночестве, после самых жестоких ссор с бабами, которые не одобряют Игната: чем с такой женой, лучше холостым жить. «Холостым! – мысленно орет Иосуб, набычившись и глядя на них исподлобья. – Что же вы-то по всему селу за женишками охотитесь? Сидели бы холостые… Не можете? Чешется? И находятся дураки вроде меня, жалеют вас…» И вернувшись мыслью к Игнату: «Очень уж мягок, долбонос мой задумчивый, размазня толстогубая! На кого же он похож, к чертовой матери?» Иосуб стоит посреди улицы, задумчиво глядя себе под ноги, и словно наяву видит комнату с окошком, занавешенным от жары, с настеленной на пол душистой травой и лампадкой, теплящейся под образком. Старуха возвела руку над головами коленопреклоненных молодых Игната и Анны и, словно робея, произнесла: «Примите наше родительское благословение! – И, обернувшись к нему: – А ты чего застыл, как истукан в огороде? Не твое ли это дитя? – и дернула его за рукав. – Повторяй слово в слово: бласловен будь час…»
– Вот те и бласловен час! – горько ворчит Иосуб Чунту.
– Что ты сказал, дедушка? – слышит он детский голос из-за спины.
Иосуб оборачивается. Смазливый пацан тащит за рога измазанный в грязи велик.
– Говорю, асфальт не пачкай!
– А ты что, купил эту улицу? – огрызается оголец, влазит в седло и нажимает на все педали так лихо, что грязь от колес веером летит по сторонам.
– Чтоб у тебя пупок развязался, фулиган! – костерит Иосуб пацана: здоровенный шмот грязи шмякнулся прямо на носок его нащиченного сапога. – Рожаешь их в муках, потом еще возишься до свадьбы, а он же тебя и уделает с головы и до ножек!
Он находит в кармане обрывок суровой нитки, нагибается и, ловко натянув ее, срезает грязь с сапога. И, хотя ему удалось вернуть обувке давешний блеск, выйдя на середину дороги, Иосуб чувствует, что вся его радость пошла прахом. Ух, народец! Намости ему золотую улицу, в алмазную оправу встать, а он все одно влезет грязными сапожищами, прости, господи, и помилуй нас. Аргумент – вот он, уже навстречу катит. Под гору мчится подвода, стреляя комьями грязи из-под колес и копыт. Иосуб не успел даже крикнуть: «Эй, малый, посторонись!» – как она пронеслась мимо. Только потом сообразил старик, что это дружок Цугуй проскакал, возница детского садика.
Воздав и этому полновесными словесами, рачительный наш хозяин полегоньку двинулся дальше.
До центра было всего ничего, и тут уж было ему в охотку медленно, неторопливо прогуливаться, приветливо кивнуть одному, с другим парой мудрых слов перекинуться, а заодно и поразведать, что слышно в селе. «Что слышно? А ничего, дядя Иосуб. Все новости по радио объявляют». – «Ну, у них одни великие новости, а на селе-то как наши делишки?» – «Народ зимы дожидается. Старики уходят в землю, младенцы на свет, как мошки, летят…» «Мэй, Гулица, мэй! – мысленно обращается Иосуб Чунту к дробненькому рябому конопатому человечку, выглядывающему из-за частокола, – руки он положил на колья забора, а подбородок на руки, и все это накрыто огромной косматой кушмой. – Что же ты не отвечаешь, я тебя спрашиваю: что слышно здесь, в вашей махале, на шоссе?» «Ага, – наконец соображает Гулица, чего добивается от него этот ладный бравый старик с таким гладким и не по годам звонким румянцем. – Нет, нет ее, съехала от бабы Иоаны». «Когда?» – коротко спрашивает Иосуб. «Месяца два как…» – «Мэй, Гулица, вы же махаляне, соседи, не можешь ты не знать, если у них черт те что, у докторши с сыном… Ты мне лучше признайся, слышь…» «Слышу, слышу», – кивает головой человечек, провожая глазами Иосуба Чунту, уходящего по шоссе туда, где виднеется задранная в небо балясина шлагбаума, позабытого здесь со времен карантина. Примерно такой разговор состоялся неделю тому назад у Иосуба Чунту с Гулицей, многодетным соседом Игната, когда старик приходил проведать сына и опять же не застал его. Возникал этот разговор и прежде и после, только всякий раз протекал он так, да не так: о Рите Семеновне, конечно, старик и не заикался. Лучше всего было бы расколоть самого Игната, потолковать по душам, порасспросить его, что делает и как дальше думает меж двумя бабами изворачиваться. Вчера Иосуб почти было причастился к истине. Выследив Игната и докторшу у Виторицы, где частенько старик пировал с корешами и куда, кстати сказать, Рита Семеновна перебралась от бабы Иоаны, Иосуб вприпрыжку помчался к Игнату в дом и таки застал его лопатящим цемент на дворе в костюме с иголочки. Ясное дело, через четверть часа пожаловала прелестная докторша, и, чтобы его парочка наконец-то угодила в капкан, он их на минутку оставил. Притворившись, что уходит, Иосуб выбрался на дорогу и пройдя вдоль забора вниз, внезапно пересек улицу, заглянул на ходу во двор бабы Иоаны, так, на всякий случай, но там было пусто, и, перебежав шоссе, он снова ворвался в Игнатову калитку и прямо к двери, пригнувшись… на ней висел замок! И все же не верилось, что ошибся, и он сунулся под окно и, приложив к стеклу ладони, стал заглядывать внутрь: может, они как-нибудь в комнатах, черт их знает, забрались – и концы в волу. Убедившись в наследственной Игнатовой ловкости, старик отступил, бежал с поля боя…
Иосуб замедляет шаг. Вот и высокое цементное крыльцо сельсовета, а на улице люди. Старик щурится, ему кажется, что один из них – его сват Симион Негарэ. А другой кто? Никак, Петря-инженерок, Симион шепчется с Петрей! Вот бы сейчас подкатить к свату этакой павой, распустить хвостище и впервые в жизни хлопнуть его по плечу: «Бре, Симион, бре! Спроси своего прозванного зятюшку, какую залетку он сажает в пролетку. А еще и Мургу ему по ночам запрягай, как брандмейстеру на пожар…»
Он отворачивается, прячет лицо в ладонях. Со стороны могло бы показаться, что человек крошки вытряхивает из бороды, или мошкару отгоняет, или молится, на худой конец. На самом же деле он прикрывает лицо от людей, стоящих у сельсовета. Сейчас узнают и поднимут крик: «Гля, кто идет!» – «Неужто чертяка Иосуб из своего болота повылез?» – «Ах, что за сапожки на нем! Голову про заклад, жениться надумал!» – «Как пасхальные яички надраил!..»
– Эй, стой! – словно за соломинку ухватившись, кричит он, отчаянно голосуя грузовику, с надрывным воем ползущему в гору. Шофер тормозит, высовывается из кабины:
– Чего тебе, дядя Иосуб?
Старик не стал объясняться, обошел радиатор и мгновенно очутился в кабине. Водитель в кепаре, сдвинутом на нос, аж глаза выпучил:
– Я не в город!
– И я не в город.
– А куда тебе?
– А тебе куда?
– Мне в гараж.
– Вот и езжай в свой гараж, а мне по пути…
