Спасаясь от огня, он, как и отроки, переплыл реку и, наверное, спокойно пересидел бы на том берегу, дожидаясь конца пожарища, после чего нагнал бы своих или, в крайнем случае, один добрался до Киева, если б... Если б не внезапно возникшая похоть! Пробираясь берегом в поисках пищи, он вдруг услыхал девичьи голоса, замер, бросившись в траву, прополз вперед осторожненько. И увидал за кустами обнаженных купающихся дев! Бежавших пленниц — Ладиславу, Любиму, Речку. Оказывается, и те спаслись от пожара.
Ах, что за девы! Стройное тело златовласой красавицы Ладиславы, казалось, обжигало Истомины глаза. Вот она, вожделенная дева, только протянуть руку! Каким же дурнем был он раньше, когда променял эту красоту на хазарское серебро. Эх, если б можно было повернуть время вспять, так не растерялся бы, не пожадничал — натешился бы вдоволь с красавицей, а потом бы уж и продал, пусть и за малую цену — не девственна, — зато б изрядное получил удовольствие. Эх, жадоба! Впрочем, чего теперь причитать — вон она, Ладислава, рядом. И другая, темноокая, дева не хуже. Выследить, связать обеих — третья, рыжая мелочь, не в счет, той по башке камнем и... Истома аж глаза прикрыл от накативших на него мыслей.
А девы, накупавшись, вылезли из реки, упали в песок, играя. Мозгляк изошел слюной. Эх-ма, вот сейчас бы подобраться, наброситься, схватить за светлые волосы, оседлать, чувствуя под собой упругое тело, сжать пальцами шею, чуть-чуть, чтоб не придушить, провести рукой по спине, а дальше... О, боги, есть ли еще в мире что слаще?
Девы между тем принялись одеваться, вернее, одевалась одна златовласая Ладислава — быстро натянула на непросохшее еще тело рубаху, ярко-синюю, с желтой узорчатой вышивкой по вороту, по подолу, на запястьях. Явно мужская рубаха, и откуда у них? Остальные девки прикрыли срам травой да какими-то травами. И кого стыдятся? Друг дружку, что ли? Смеясь, пошли вдоль берега, затем повернули к роще. Словно алчущий добычи пес, Истома кустами пробирался за ними. Ведь заснут же они когда-нибудь. Заснут...
Девки и впрямь, утомившись, уснули. Только спали по очереди, в заброшенной деревне, — уцелела там лишь одна землянка, да и та без крыши. Девки натаскали к ночи лапника, настелили крышу и забрались внутрь — спать. Видно, боялись на улице-то, под открытым небом, ночевать — волки кругом выли. Так и укрылись все в разоренном жилище. Истома задумался — силы свои оценивал четко, вряд ли совладал бы с троими. Вот если б выманить какую... Как бы только? Думал-думал — и придумал. Уж что-что, а мозги у него работали. Подобрался кусточками к землянке поближе, замяукал кошкой, противно так, мерзко, громко... Ага, зашевелились в землянке! Выползла — темно, кто, не видно, кажется, темноглазая.
— Брысь, брысь! — закричала.
Притих ненадолго Мозгляк. Потом снова мяукнул. На этот раз — чуть тише. Мяукал, не переставая, покуда снова кто-то не вышел. Изготовился Истома... Как раз на небе луна высветилась, из-за облачков вынырнув. Светло вокруг стало, ровно как днем, только прозрачнее и по-колдовски зыбко. Истома покрепче сжал в руках приготовленный пояс... Тьфу ты! Рыжая. Можно, конечно, и ту, да лучше еще попытаться. Ага, вот еще кто-то выбрался:
— Что там, Речка?
— Да кошка. Всё ноет, спать не дает.
— И мне... Может, сюда ее позвать? Киса, киса... кис-кис.
Истома в кустах едва не задохнулся, сдерживая смех. Сама б ты пришла сюда, киса!
— Вроде затихла. Пойду я, пожалуй, чего-то страшно. Эвон, лунища-то!
— А я так еще чуть посижу, Речка. Луна и вправду красна.
— Красна? Страшна, Лада!
Речка скрылась в землянке. Истома утробно замурлыкал.
— Снова ты? — тихонько произнесла девушка. Тело ее словно светилось золотом в призрачном сиянье луны, а уж волосы... они казались остатками солнца. — Киса, киса... И чего ты там рыщешь по кустам? Иди сюда, иди...
В кустах — совсем близко — послышалось мурлыканье. Девушка встала — обнаженная лунная нимфа! — сделала несколько шагов:
— Кис-кис...
— «Кис-кис»! — выскочив из темноты, передразнил Истома, набрасывая на шею девчонки прочный матерчатый пояс.
Та от неожиданности и вскрикнуть не успела. Истома ловко затолкал ей в рот скрученный из оторванного рукава — не пожалел и рубахи — кляп. Связывая за спиной руки, чувствовал, как изгибается горячее тело. Связав, тут же набросился на свою жертву, сладострастно ощупал... Вот шейка, тоненькая, лебяжья, вот грудь, налитая любовным соком, вот животик, пупок, вот...
В глазах Истомы вдруг вспыхнули зеленые искры...
— Ты как, Лада? — над ними стояла Любима с увесистым камнем в руке.
Ладислава смогла только лишь застонать.
Не дожидаясь рассвета, девчонки ушли из деревни, чтобы, чуть позже, попасться на глаза Любомире.
А оглушенный Истома Мозгляк так и остался валяться в кустах.
Утром, в самый рассвет, отчаливала от берега лодка с крючконосой горбатой старухой и дюжим рыжебородым мужиком с железным ошейником на шее. На дне лодки валялись связанные отроки — Порубор и Вятша.
— Ох, и ночка была, — отвязывая лодку, хмуро пожаловался мужик. — Глаз не сомкнул. Всю-то ноченьку кошка какая-то мявкала, змеюга.
— Кошка? — Старуха почмокала губами. — Эвон что... И я сквозь сон мяв тот слыхала, да думала — помстилось. — Она задумалась. Потом взглянула на рыжебородого: — Кошка — зверь, в хозяйстве нужный. Вот что, Кориславе. Сбегай-ка в ту деревеньку — ведь там она где-то ходит — да слови. Мясца вон в туесе возьми, да примани.
— Кошку? — Рыжебородый пожал плечами. — Как скажешь, хозяйка. Мешок дай только.
— Возьми, Кориславе...
Он вскоре вернулся... неся на плече стонущего мозглявого мужика.
— Это что еще? — удивленно посмотрела на него бабка. — Кошка?
— Выходит, она, — с усмешкой кивнул Корислав, не подозревая даже, что был сейчас недалек от истины.
Так вот и очутились они в усадьбе старой ведьмы Гиздимеи. Истома Мозгляк да Вятша с Порубором. Окромя них, на усадьбе жила немая дебелая девка по кличке Корова — она и в самом деле в основном возилась с коровами да козами — ну и рыжий мужик Корислав, с началом осени предпринявший неудачную попытку сбежать.
Фокус колдуньи со змеями произвел большое впечатление на отроков, но не на Истому. Уж тот-то на свете пожил да постранствовал, много чего повидал, в отличие от глупых доверчивых отроков. К бабкиному колдовству он отнесся скептически, и не только потому, что и сам когда-то использовал змей против Хельги. Нет, заговорить змей, оно, конечно, можно вполне, особенно если сильный колдун, а бабка, судя по всему, была ведьмой не из последних. Но не в заговоре тут было дело. Ночью после побега Корислава глаз не сомкнул Мозгляк, всё думал. И услыхал донесшийся с улицы тележный скрип и голоса мужиков, отчетливо слышные в ту тихую безлунную ночь.
— Встречай беглеца, матушка Гиздимея, — с хохотом крикнул кто-то из приехавших. — Судя по ошейнику — твой.
— Мой, мой... — недовольно протянула разбуженная колдунья. — Сколь хотите?
— По-всегдашнему — три куны.
— Три куны — то за живого, не за мертвого. За мертвого — две.
— Ну, давай две, — покладисто согласились мужики. — Да поскорей неси, нам в обрат ехать надо. Да, еще вот, Никодим-огнищанин баял — хорошо б ты наколдовала вёдро. А то всё дожди, дожди, а он, Никодим-от, еще со жнивьем не управился.
— А неча садить столько! Очи-то у Никодима завидущи.
— Так что ему передать-то? Будешь колдовать?
