подбивали клинья волхвы?
— Боятся, что их не поддержит дружина, в ней много норманнов. Что им чужие боги?
— Но ведь Рюрик был погребен по местному обряду! — Хельги с силой стукнул ладонью по столу, так что подпрыгнули кубки. — Не верю я, что волхвы не будут пытаться… Не сейчас, так позже. Надо уберечь от них дружину, Конхобар! Дружину… и Хаснульфа. — Ярл вскочил с лавки. — Действовать! Немедленно действовать!
Не прошло и пары часов, как верные люди ярла были отправлены Конхобаром в Новгород. Они шли на лыжах по льду Волхова — расстояние до города было невелико. По обе стороны реки вздымались плоские сопки, поросшие сосной, березой и елью, на склонах холмов и у подножия виднелись заросли ольхи и ракиты, перемежаемые в оврагах орешником и малиной. Тусклое серое небо, казалось, прижимало кусты к земле, покрытой слежавшимся голубоватым снегом. Посланцы ярла ходко шли по накатанному санному следу и вскоре превратились в едва заметные черные точки.
Выйдя из ворот крепости, к хлебопекам неспешно спускался молодой парень — слуга — простоволосый, с редковатой бородкою и красноватыми, слезящимися от какой-то болезни глазами. Овчинный полушубок, онучи, натянутый на самые глаза треух, мешок за плечами — парень ничем особенным не выделялся средь прочих слуг, только на груди, под рубахою, висела отрубленная куриная лапа — знак, врученный волхвом Малибором. Спустившись по склонам к давно уже топившимся печам, он, опершись на плетень, некоторое время смотрел, как, переворачивая лепешки, ловко орудуют длинными лопатами хлебопеки, потом отошел чуть в сторону, оглянулся и ухватил за рукав стоявшего в группе дожидающихся хлебов слуг парнишку:
— Здрав будь, Микул.
— И ты, Онгузе…
— По здорову ли матушка? Как зуб-то, прошел?
— Да хвала богам, ничего. Прошел зуб, не болит боле.
— Помогла, значит, травушка-то?
— Помогла. Век тебя благодарить буду! — Не меня, — Онгуз понизил голос, — Малибора-кудесника благодари — его травка. — Помолчав, парень оглянулся по сторонам. — Есть у меня дело к тебе, Микул.
— Говори, все исполню.
— Хлебы не отнесешь ли в дом господина моего, Хаснульфа-воеводы? Я подзадержусь маленько, хочу силки проверить. Для себя ставил, не для воеводы. Ты, ежели кто наверху будет спрашивать, скажи — где- то у печей хаживал Онгуз, да, видно, подзадержался.
— Сполню.
— На вот, возьми-ка мешок. Опосля заходи на зайчатинку.
— Зайду, Онгузе.
Простившись с Микулом, Онгуз быстро пошел вдоль реки, к ольховым зарослям, оказавшись у которых снова оглянулся и, не заметив ничего подозрительного, вытащил из сугроба заранее припрятанные лыжи. Выйдя на середину реки, встал на санный путь, оттолкнулся… и вскоре уже подъезжал к новгородской пристани. Обойдя торчащий изо льда и снега вымол, сложенный из толстых серых бревен, поднялся к открытым воротам.
— На торг, человече? — спросил его вооруженный копьем стражник.
— На торг, на торг, господине, — растянув губы в улыбке, закивал Онгуз. — Хаснульф-воевода послал…
— Ну, проходи, проходи, не стой, — Стражник разочарованно отвернулся. Связываться с воеводскими слугами — себе дороже.
Пошатавшись по широкой торговой площади, на которую выходило сразу несколько улиц, Онгуз подошел к одному из дальних рядков, поманил пальцем мелкого востроносенького торговца. Тот кивнул и, попросив соседа присмотреть за товаром — глиняными свистульками, игрушками и прочей мелочью, — отошел в сторону.
— Мир тебе, дядько Крыж.
— И тебе тако же. Чего звал?
— Хозяину передай — варяг Хельги живет в избе с каким-то молодым парнем, кто такой — не знаю, может, слуга, может — так, для утехи. Окромя того, есть у варягов в городе соглядатаи. Соглядатаи эти сегодня с утра пришли в градец и сразу же ушли обратно, да быстрехонько. Видать, поручено им что-то важное.
Один такой краснолицый, длинный, в полушубке нагольном, другой усатый, третий — с бородой рыжей.
— Мало ль в городе усатых, краснолицых да рыжих? — засмеялся торговец. — Ладно, передам. К кому ходят, не ведаешь ли?
— Покуда не ведаю. Вечерком служек порасспрошу. И вот что, — Онгуз замялся. — Мне б зайчатинки прикупить незадорого. Не знаешь, торгует кто ль подешевше?
— Зайчатинки, говоришь? — Крыж улыбнулся. — Эвон, к тому рядку пойди, Сарка-охотника спросишь, скажешь, что от меня, он цену и скинет.
— Вот и славно! А есть зайчатина-то у него?
— Как не быть, друже!
Вечер навалился внезапно, не как всегда, почти без сумерек. Просто с обеда еще собралась на юге, у Ильменя, густая клочковатая синь, да, быстро расширяясь, поглотила все небо. И так-то пасмурно было, а тут и совсем стемнело, тихо так стало, страшно, как бывает в затишье перед бурей. Буря, правда, слава богам, не разразилась, но снег пошел, повалил густыми пушистыми хлопьями, словно вернулась зима. И то сказать, март хоть и протальник, да на севере — месяц зимний. На улице стемнело, хотя вроде и было-то не так поздно, подзадержавшиеся хлебопеки, косясь на нависшую над головами тучу, быстро поднимались к малым воротам. Пропустив их, молодой страж потянул на себя тяжелую створку.
— Эй, эй, паря! — заголосил выбежавший из ольховых зарослей человек, в котором стражник признал одного из местных служек. Прикрикнул недовольно, чтоб пошевеливался.
— Да бегу, бегу я, — взобрался к воротам слуга и, переведя дух, вытер слезящиеся глаза. — Уф, успел.
— Проходи, проходи, не стой тут, — поторопил страж, закрывая ворота.
— Иду… Силки проверял, думал — возьму зайчика, так нет — шиш, — расстроенно развел руками служка. — Что ж, придется теперь уж пустых щец похлебать.
— Ага, пустых, как же, — буркнул ему вслед воин. — Нешто тебе мало от боярина достается?
Пройдя от ворот к усадьбам, слуга юркнул в одну из курных избенок.
Растянувшись на лавке, накрытой медвежьей шкурой, Хельги-ярл привычно подложил под голову скатанный плащ. В дальнем углу, у пышущей жаром печки, тихо посапывала Алуша. Слава богам, хоть больше не плакала, видно, и впрямь оклемалась, не как в прошлые ночи — одни рыдания да стоны. Эх, дева, дева… Ничего, кончатся скоро твои страдания!
Довольно улыбнувшись, Хельги перевернулся на бок. Как и всякий викинг в чужой стороне, он спал не раздеваясь, положив по правую руку меч. Тихо было в избе, лишь потрескивали в круглой печке дрова, только снаружи что-то скребло по крыше — то ли ветки, то ли ночная птица.
Алуша у печки заворочалась, застонала и вдруг вскочила с ложа — растрепанная, в широкой мужской рубахе — и, закрыв руками лицо, застонала.
— Что такое? — встрепенулся ярл. — Аль приснилось чего?
— Мне страшно, княже… — прошептала девушка. — Чу! Скребет кто-то по крыше когтистой лапой! Не посланец ли обманутых нами богов?
Пробежав босиком по полу, девчонка, дрожа, уселась на лавку ярла. Хельги ласково погладил ее по спине:
— Ну, не дрожи, что ты… Я ж с тобою, верно?
— Так-то оно так, — тихо отозвалась Алуша. — Да все равно страшно. — Она испуганно покосилась на
