шайтан!
Последнюю фразу Амир произнес, захлопнув за гостями калитку. До чего же противный этот старик Касым! И как похож на вяленую воблу, хоть употребляй с кислым вином, прости. Да и этот, Юсеф Геленди, — какой-то он никакой. Смуглый, тощий, носатый — и больше ничего запоминающегося. А в Магрибе смуглых и носатых — ложками есть можно. Ладно, шайтан с ними. Пусть прокатятся до деревни, бока порастрясут. Авось и узнают что. Лишь бы больше с подобными просьбами не наведывались.
Касым и Юсеф Геленди, взалкавшие чужих сокровищ, смогли, однако, здраво рассудить и отправиться в деревню утром. Наняли лошадей, ехали неспешно, беседовали. В частности, и о том, что Делать с русоголовым пленником, скучающим в трюме. Хотели ведь его продать в Сеуте. В Бизерте и Оране некогда было — не хотелось в шторм попадать, пользовались и погодой, и попутным ветром. Хотели, да не стали. Сеута — крепость гяуров. И вдруг какие-то мавры будут там торговать белыми людьми! Но — одно дело Сеута, где никого почти не знаешь, а другое — Лиссабон-Лишбоа, где есть хорошие друзья в мавританском квартале. Да вот хоть тот же Амир. Пусть и толкнет кому-нибудь из своих белого невольника. Слишком тот беспокойный — однажды даже пришлось насильно напоить раствором опиума, уж слишком буянил.
— Продать, продать его немедленно, — говорил Юсеф Геленди. — Пусть Амир поможет.
— Нет, эфенди, — осторожничал Касым. — Не стоит его здесь продавать. Мало ли что! И так тут нас еле терпят. Лучше потом, на обратном пути. И что, мы его хорошо кормим? Да от такой еды я бы давно уже умер, так что ничего он нам не стоит. Ругается? Так предупредить надо, чтобы не ругался. А не поймет, можно и плетьми постегать для острастки. Нет, лишний раз тут светиться не надо.
— Ладно, Касым, делай как знаешь. Мне-то все равно, где от гнева Джафара скрываться, как, впрочем, и тебе. И кто ж на меня ему донес? Не знаешь?
— Знал бы — убил! — приложил руку к сердцу Касым, сделавший в Тунисе немало для того, чтобы опорочить Юсефа в глазах Джафара.
— Эх, Джафар, Джафар… — посетовал Юсеф Геленди. — Не было у него человека преданнее меня! И вот… поверил наветам!
— Все они такие. Нам с тобой, Юсеф, нужно всегда вместе держаться.
Вот и деревня. Заросли маквисов, холмы, замок с покосившейся башней. А вот и дом старосты.
— Уважаемый, нам посоветовал обратиться к тебе наш почтеннейший земляк, Амир бен-Ходжа. Он говорил нам о тебе много самых хороших слов.
— Амир? — староста зевнул. — Ну, знаю такого. Тот еще жучила. Так вы-то чего от меня хотите?
— Жительство сеньора Жоакина. Мы его друзья.
— Ага. Охотно верю. Самые лучшие. Слушайте, черные, шли бы вы отсюда. А будете надоедать — ребят с палками кликну.
— Не надо ребят. Мы бы могли заплатить, и щедро.
— Вот с этого бы и начинали! Ну, пошли в дом… Пошли.
— Полста эшкудо, — объявил цену староста.
Начался торг. Были последовательно упомянуты черти, шайтаны, демоны, инкубы с суккубами и ифриты с ифритками. Упрямый староста так и не снизил цену. В конце концов мавры плюнули и отслюнявили деньги.
Пересчитав серебро, староста объяснил, где искать Жоакина.
— Еще пару монет, уважаемые, — понизил он голос, — и я вам поведаю, кто тут интересовался вашим Жоакином до вас. И даже подскажу, какой корабль наймут эти люди.
Олег Иваныч и Гриша спали на узких рундуках в кормовой каюте «Санта Анны». За стенкой, в каюте капитана, похрапывал сеньор Жоакин Марейра душ Сантуш. Ветер раздувал паруса. Бушприт каравеллы вспенивал темные зеленые волны.
Олегу Иванычу опять снился Новгород. Будто идут они по Прусской улице под руку с Софьей. Позади — целый выводок детей, их детей. Идут в церковь Михаила Архангела, вот уже почти подошли. А небо такое чистое, высокое, голубое. И колокола: бомм-бомм, бомм-бомм. На колокольне — пономарь Меркуш наяривает. А внизу — батюшки, на паперти стоит на коленях сам Иван, Великий князь Московский. Стоит в одежде богатой да в руках шапку держит. И строго так смотрит, бороду узкую теребя. Подайте, мол, Христа ради, а не подадите, я ваш Новгород в кровищи утоплю! Утоплю! Утоплю! Утоплю! И вороны на деревьях — карр! карр! карр! Развернулась вдруг Софья, сняла с себя ожерелье жемчужное да швырнула в Ивана. Тот и пропал, как и не было! Улетел прямо в небо. А в полете в султана турецкого, Мехмеда, превратился. Плюнул Олег Иваныч, обернулся к Софье. Глядь — а они уж у него дома, в усадебке на Ильинской. И Софья почему- то в джинсах узеньких, рубаха белая на животе узлом, волосы по плечам водопадом. «Иди сюда!» — молвила. Бросился к ней Олег Иваныч, обернулся в окошко — и там, на дворе, Олексаху увидел. Стоит Олексаха в кандалах, смотрит скорбно…
Каравеллу сильно подбросило на волне, и сон прервался. К великой досаде Олега Иваныча. Попытался заснуть снова — так больше ничего хорошего не снилось. То старый пират Селим-бей в ондатровой шапке, то торжественное заседание, посвященное Дню милиции.
На соседнем рундуке спал Гришаня. Снилась ему Ульянка. Качались они на качелях. До неба качели те поднимались, а потом вдруг совсем от столбов оторвались и полетели. Испугалась Ульянка, прижалась к Гришане крепко. Тот — давай ее целовать, аж глаза закрыл от удовольствия. А когда открыл — вместо глаз лучистых Ульянкиных увидел толстую рожицу Марты, служанки хозяина постоялого двора сеньора Гонсалвиша. Потом вдруг Олексаха привиделся. Смутно так, словно отражение в воде. А затем начались кошмары — рожи разные страшные, кострища. Заворочался Гришаня, с рундука свалился — шишку набил на лбу. Так и плыли.
А за ними, почти что рядом, маячила пропахшая рыбой фелюка. В грязном трюме валялся без сна Олексаха. Валялся да думал горькие думы. Вот ведь послали его люди с выкупом, доверили деньги, а он? Друзей не нашел да не выкупил. Сам в плен попался. Еще и всех денег лишился. А и поделом! Нечего всяким прохиндеям верить! Расслабился Олексаха — уж слишком у него все гладко складывалось на первых порах. И в Венгрии, и в Стамбуле, и в Магрибе. Вот и сидел теперь в темном вонючем трюме — пока стояли в Лиссабонском порту, на палубу его только ночью и выводили.
Не спалось Олексахе — днем выспался. Только теперь мысли его горькие несколько другое направление приняли. Город-то был — христианский. Олексаха, правда, не знал, какой, да ведь не глухой — слышал звон колокольный. Может, они в Греции? Иль в Венеции, Кроатии, Генуе? В общем, город-то христианский, не Магриб этот чертов. А значит, и бежать можно! Попытка не пытка. Неужели не найдется гвоздика какого? Весь трюм, пока плыли, пересмотрел. Нету. Но вот вчеpa вечером кинули сюда какие-то бочки, ящики. Да и цепь, что руки стягивала, ржаветь начала потихоньку. Ее бы еще подточить чем-нибудь… Хоть вот об этот сундук, железом окованный. Об угол и стал точить. Эх, неудобно. Так и времени не занимать — днем спать, а ночью работать можно.
Попутный ветер надувал паруса кораблей, на небе высыпали звезды. Старый, похожий на воблу Касым то и дело выбегал на палубу, всматривался в ночь, надеясь увидеть впереди «Санта Анну». Ничего, конечно, не видел, ругался. Пока Юсеф не сказал ему, что до Порто никуда эта «Санта Анна» не денется, а уж потом, в Порто, можно и поинтересоваться ее дальнейшим курсом — у тех же грузчиков. Хотя и так ясно, куда она идет — в Плимут либо во Фландрию.
Близилось утро. По левому борту алела полоска рассвета.
Глава 3
Остров Святого Бернара — Юго-Западная Англия. Июнь — июль 1473 г.
Могилы полны мертвецами,
Деньгами полны мошны.
Ах, маменька, в церкви и холод и мрак,
Куда веселей придорожный кабак.
«Санта Анна» оказалась добрым судном. Быстрым, хорошо управляемым, крепким. Три мачты. На грот— и фок-мачтах — по два прямых паруса. Такой же — блинд — впереди, на бушприте. Лишь на бизани парус был косым. Корабль относился к классу каравелл — судов, построенных с обшивкой «карвель» — вгладь, — и более точно
