отваживала — строга была, не раз уж Машку вожжами потчевала. Все за дело.
Увидала раз, как целовалась дочка с парнем здешним, с конца Плотницкого. Красив парень, хоть и малолеток еще: тонколиц, строен, волосы цвета спелой пшеницы, глаза светло-серые. Маше он, правда, не нравился, по всему видно было. Да и Фекле не очень. Ну что это за жених, прости Господи? Во-вторых, молоко на губах не обсохло. Ну это, в общем, не главное. Главное — во-первых. А во-первых, роду был низкого, небогатого — Ондрюшка, Никитки Листвянника сынок. В учениках у Тимофея Рынкина был, замочника со Щитной. Разве такого жениха Машке надо?
Был у Фекли совсем другой человек на примете. Солидный, лет сорока. Лысоват, правда, плюгавист, изо рта слюна льется. Бороденка реденькая, как у козла. Зато богат! Фекла зашла как-то в трапезную Михалицкого монастыря, здесь же, на Молоткова, — принесла в монастырь бельишко, а в трапезную пришла для коровы попросить объедков, Амвросий, отец-келарь, не отказывал в том вдовице. Не одна в тот раз пришла, с Машей. А у отца Амвросия в тот момент гость оказался, как раз из трапезной выходил. Митрий Акимыч Упадышев — так гостя того звали. Человек спокойный, одет справно: соболья шапка, кафтан английского сукна, с золоченой нитью красным шелковым поясом подпоясан. Некрасив, правда. Так с лица воду не пить. Как он Машку увидел, глаза и загорелись. Нарочно несколько раз мимо прошел, все разглядывал. Даже ущипнуть пытался, да увернулась Машка, Фекла ее за то опосля дома прибила — попробуй, в следующий раз увернись! Как ушел гость — в крытом возке отъехал! — Фекла к отцу Амвросию: кто, мол, таков? «Митрий Акимыч-то! — со значением молвил келарь. — Покойного боярина Ставра делораспорядитель».
Солнце сияло над Новгородом. Отражалось в куполах церквей. Тысячью разноцветных осколков сверкало во льду, затянувшем Волхов.
Олег Иваныч, сойдя со степенного помоста, прикрыл глаза рукой. Повсюду, по всей вечевой площади, по всему Ярославовому дворищу, летели в небо шапки. Гул такой, что, казалось, разойдется на Волхове лед. Люд новгородский приветствовал нового посадника — боярина Олега Иваныча Завойского.
По ступеням, покрытым красным персидским ковром, Олег Иваныч спускался с помоста. По левую руку — старый посадник Епифан Власьевич. По правую — похожий на фрязина Симеон Яковлевич, тысяцкий прежний. Рядом с ним — новоизбранный тысяцкий, Кирилл Макарьев, старый знакомый Олега Иваныча еще по литовскому посольству. Конечно, лучше б тысяцким стал Панфил Селивантов. Но тому некогда особо политикой заниматься, торговал с заморскими странами, все время почти в разъездах. До политики ли?
Олег Иваныч шел по площади под приветственные крики народа, которому только что поклялся служить верой и правдой все два года. Именно на такой срок (вместо одного года) по новому закону выбирали новгородские граждане свою власть.
В голове гудело от крика и радостного ощущения победы. Нелегко, ох, нелегко далась Олегу Иванычу эта должность! Да и не смог бы он победить, ежели б один был. Не столько его это заслуга, сколько команды — Олег Иваныч называл ее «предвыборный штаб».
Руководила «штабом» Софья. И делала это довольно умело. Сперва четко распределила обязанности. Себя назначила ответственной за агитацию среди бояр и купцов, Олексаху — среди простого люда. Гриша возглавил отдел наружной рекламы. Агенты (Олег Иваныч, естественно, использовал и административный ресурс) рыскали по всему городу — добывали сведения относительно желаний жителей всех городских концов и пригородов. Все их желания тщательно фиксировались, затем жители собирались на местное вече, где обязательно выступал либо Олег Иваныч, либо его доверенные лица. Причем не только обещали — делали:
на деньги спонсоров — ивановских купцов — поправили покосившийся мост через Федоровский ручей — летом было обещано построить новый; отремонтировали фасад церкви Бориса и Глеба на Загородцкой, подновили ворота на Людином конце, возле круглой Алексеевской башни, издали похожей на толстую тетку. Много чего сделали — и все за короткое время. Гришаня весь измазался киноварью — рисовал предвыборные плакаты — новшество, введенное лично Олегом Иванычем. Так и ходил Гриша немытый — все недосуг было. Плакаты расклеили на главных улицах — Славной, Пробойной, Кузьмодемьянской, Прусской. На Торгу и в Детинце — само собой.
Текст сочинил Гришаня, включив в него всю предвыборную программу.
«Боярин Олег Иваныч Завойский, славный муж, радеет за народ новгородский!
Мост поправлен через ручей — летом новый будет. Ворота Алексеевские уже покрашены — весной все остальные починим. Дороги замостим и улицы, которые худые.
О налогах и податях: какой муж новые земли або пустоши распахал — налогов никаких трое лет не брать. Буде кто из торговых людей захочет заводить мастерские или открывать какое новое дело — так тому и быть, разрешенья на то ни у посадника, ни у тысяцкого, ни у князя не спрашивати, сборы год не платити. Зато обязательны налоги — на воинство новгородское, что будет ополченья вместо, на пушки, на стены городские да башни — то от ворогов лютых, для новгородской свободы охранения.
Войны да брани ни с кем не учиняти, ни с Орденом, ни со свеями, ни с Москвой, ни со Псковом. А буде сунутся — отпор надежный давати. С Ганзой замириться и торговлю, как прежде, вести.
Как сказано, так и будет, да благословит нас Господь!»
Соперники Олега Иваныча — бояре Ерофей Кузьмич да Нефил Дмитриевич — тоже прилагали усилия не меньшие.
Ерофей Кузьмич на свои средства побелил городскую стену — считай, почти что треть Плотницкого конца — от Борисоглебской башни до Косого моста, что по Московской дороге.
Нефил Дмитриевич — тот деньги берег, все больше занимался черным пиаром. То кричали его людишки на Торгу да вымолах, что боярин Олег Иваныч захудалый, не знатный, а Ерофей Кузьмич так вообще из купцов — теперь вот захотели оба со свиными рылами в калашный ряд. Данные сведения, конечно, больше знати — «золотых поясов» — касались. Да ведь у них, у знатных, и деньги, и сила, и власть.
Ну, тут пришлось Софье подсуетиться, по гостям поездить, речи вести да уговаривать. Уговорила. Уж в ее-то знатности сомневаться не приходилось. Больше даже не с боярами спесивыми толковала Софья, а с женами их, матерьми да дочками. О том, чего не написал Олег Иваныч в программе, да что хотел провести: дать избирательные права женщинам новгородским. Не только пассивные, но и активные, чтоб могли должности важные исполнять, включая и посадничью даже.
Дело такое новгородским теткам шибко понравилось. Правда и есть — надоели уж эти мужики!
Чуть вольности новгородские князю Московскому не профукали! Надо, надо власть женским умом хитрым разбавить. Про то уж пол-Новгорода шушукалось в теремах да светелках девичьих.
Поистине для Олега Иваныча это был туз в рукаве. Куда там соперникам! До такого — баб на должности избирать — никто еще не додумался, кроме вот Олега Иваныча. Да и того, честно говоря, Гриша на мысль навел — перечел недавно Аристофана «Женщины в народном собрании».
И как хорошо получилось! Днем бояре-соперники знатных людей в свою пользу склоняют, ну а ночью жены в дело вступают. А ночная кукушка завсегда дневную перекукует — есть такая пословица.
Выбрал Олега Иваныча народ новгородский — криком изошел на площади перед вечевым помостом. В храме Софийском Феофил-владыко лично приветствовал да молебен чел во здравие! Одна формальность осталась — утверждение княжеское. Раньше для Новгорода — тьфу! Да ведь не то после Шелони. Обязаны с московским князем советоваться. А ну как не утвердит князь?
Правда, время выборов для Новгорода сложилось удачно — не так для Москвы. То пожар — почти весь город выгорел. То мор. То татары. То родные братья Великого князя Ивана бунтуют, не хотят терпеть его тяжелую руку.
Да и боярам московским знатным, глядючи на Новгород, завидно. Вот бы и у них, в Москве, таковые штуки завесть, как в иных заморских землях, скажем, в Английской или Французской. Сами-то они, москвичи, не видывали, а змеи-новгородцы сказывали, будто в тех землях басурманских, кроме королей, еще и мужи знатные (и даже простые торговые мужики!) власть имеют, на сборище собираючись, самим королем уважаемое. Сборище то парламентом именуется или Генеральными Штатами. У Литвы поганой и то Сейм есть, у Новгорода — вече. А Москва что ж, хуже? Эх, побольше бы бояр знатных да от князя землями независимых, тогда бы… Или пора уже? Грохнуть кулаком перед Иваном: хватит, направился, дай же и людям знатным свое слово молвить!
