приехал добиваться назначения на пост главного командора галерного флота. Он прожил уже тридцать шесть лет на свете, и можно было предположить, что он остепенился. И в самом деле, он уже перестал быть забиякой и крикуном, но зато стал надменным, гордым, неуживчивым и притязал на то, чтобы его уважали больше самого великого магистра.
Командор завел открытый дом. Французские кавалеры вечно толклись у него. Мы редко ходили к нему, а потом и совсем перестали, так как у него всегда велись неприятные для нас разговоры, между прочим о женщинах, которых мы уважали и любили. Из дома командор всегда выходил окруженный роем молодых «караванщиков». Он водил их в Узкий переулок, показывая места своих поединков и рассказывая о них во всех подробностях.
Надо тебе сказать, что по нашим обычаям поединки на Мальте запрещены, кроме как в Узком переулке, проходе, в который не выходит ни одного окна. Ширина переулка такова, чтобы два человека могли сойтись и скрестить шпаги. Но отступить ни одному из них невозможно. Противники стоят поперек переулка, а секунданты останавливают прохожих, чтоб не помешали. Обычай этот был введен когда-то для предотвращения убийств, так как человек, знающий, что у него есть враги, не пойдет по Узкому переулку; если же убийство будет совершено где-нибудь еще, его нельзя будет выдать за результат поединка.
Наконец, по Узкому переулку запрещено под страхом смерти ходить, имея при себе стилет. Ты видишь, таким образом, что к поединкам на Мальте отношение вполне терпимое, они даже разрешаются, хоть разрешение это – негласное. Со своей стороны, кавалеры не только не злоупотребляют этой свободой, но говорят о ней даже с некоторым возмущением, как о нарушении христианского милосердия, особенно разительном в местопребывании ордена.
Так что прогулки командора по Узкому переулку были не очень уместны, и нет ничего удивительного, что они дали плохие плоды: французские «караванщики» стали забияками, к чему, впрочем, имели врожденную склонность. Их дурные повадки делались день ото дня все хуже. Испанские кавалеры еще больше от них отшатнулись и в конце концов собрались у меня, чтоб обсудить вопрос, что сделать для обуздания их буйства, которое становилось нестерпимым. Я поблагодарил соотечественников за оказанную мне честь. И обещал поговорить об этом с командором, обрисовав ему поведение молодых французов как своего рода злоупотребленье, которое он один в состоянии сдержать, благодаря высокому уважению и почтению, каким его окружают его подданные, состоящие из представителей трех народов. Я имел намеренье сделать это с надлежащей учтивостью, к которой командор был так чувствителен, но в то же время не надеялся, что дело обойдется без поединка. Однако я думал об этом без огорченья, так как поединок по такому поводу был бы для меня очень почетным. И, наконец, я полагал, что таким способом дам выход той неприязни, которую с давних пор питал к командору.
Это было на страстной, и мы решили, что разговор мой с командором состоится только через две недели. Мне кажется, ему сообщили о моем намерении, и он хотел предупредить события, ища со мной ссоры.
Наступила страстная пятница. Ты знаешь, что по испанскому обычаю, сопровождая в этот день любимую женщину из одной церкви в другую, кавалер подает ей святую воду. Отчасти к этому побуждает ревность и боязнь, чтобы кто-нибудь другой не дал ей воды и таким способом не свел с ней знакомства. Обычай этот существует и на Мальте. Согласно ему, я последовал за одной молодой женщиной, с которой уже несколько лет был в связи. Но в первой же церкви, куда она вошла, командор приблизился к ней раньше меня. Он стал между нами, повернувшись ко мне спиной, и попятился на несколько шагов, словно желая наступить мне на ногу. Этот поступок обратил на себя внимание присутствующих кавалеров.
Выйдя из церкви, я с безразличным видом подошел к командору, словно желая поговорить с ним о пустяках. Спросил его, в какую церковь он думает теперь пойти. Он назвал мне храм какого-то святого. Я предложил провести его туда кратчайшим путем и как будто невзначай привел в Узкий переулок. Там я остановился и обнажил шпагу в уверенности, что никто нам не помешает, так как нынче все в церквах.
Командор тоже обнажил шпагу, но опустил острие.
– Как? – сказал он. – В страстную пятницу?
Я не хотел ничего слушать.
– Прошу принять во внимание, – прибавил он, – что вот уже шесть лет, как я не был на исповеди. Меня страшит состояние моей совести. Через три дня…
У меня вообще характер спокойный, а ты знаешь, что такие люди, доведенные до крайности, теряют над собой власть. Я вынудил командора драться, но – странное дело! – какой-то ужас выразился на его лице. Он прислонился к стене и, словно боясь упасть, заранее искал опоры.
И в самом деле, я пронзил ему грудь с первого выпада. Он опустил клинок, привалился к стене и умирающим голосом произнес:
– Я тебе прощаю – лишь бы небо простило тебя! Отнеси мою шпагу в Тет-Фульк и вели отслужить за упокой моей души сто месс в замковой часовне.
После этого он испустил дух. Сначала я не обратил внимания на его последние слова и, если потом припомнил их, то потому, что услышал вторично. О происшедшем я доложил, как полагается, и могу сказать, что в свете поединок этот мне нисколько не повредил. Командора терпеть не могли и признавали, что он получил по заслугам; но я считал, что совершил грех перед Богом, особенно тем, что надругался над святым таинством, и совесть жестоко меня мучила. Так прошла неделя.
В ночь с пятницы на субботу я вдруг проснулся, и оглядевшись по сторонам, обнаружил, что нахожусь не у себя в комнате, а лежу в Узком переулке на мостовой. Еще больше я удивился, ясно увидев прислонившегося к стене командора. Призрак, наделенный сверхъестественной силой, промолвил:
– Отнеси мою шпагу в Тет-Фульк и закажи за упокой моей души сто месс в замковой часовне.
Как только я услышал эти слова, так сейчас же заснул мертвым сном. А утром проснулся у себя в комнате, в своей постели, но сохранил отчетливое воспоминание о том, что видел.
На следующую ночь я велел слуге лечь у меня в комнате и не видел ничего. Целую неделю я был спокоен, но в ночь с пятницы на субботу опять было то же видение, с той лишь разницей, что в нескольких шагах от меня на мостовой лежал мой слуга. Показался призрак командора и опять произнес те же слова. С тех пор каждую пятницу видение повторялось.
Слуге моему снилось, будто он лежит в Узком переулке, – однако он не видел и не слышал командора.
Сначала я не знал, что это такое за Тет-Фульк, куда мне по требованию командора надлежало отнести его шпагу. Кавалеры из Пуату объяснили мне, что это замок, расположенный в трех милях от Пуатье, в лесу, что в том краю о нем ходят всякие невероятные слухи, что туда отправляются смотреть кое-какие
