Прибыл туда в пятницу и остановился в трактире. Среди ночи я вдруг проснулся и увидел перед собой благородного Тайфера, направляющего на меня шпагу. Я осенил себя крестным знамением, и видение рассеялось. Однако я почувствовал точно такой же удар, как тогда – в замке Тет-Фульк. Мне показалось, что я обливаюсь кровью, хотел позвать на помощь, вскочил с постели, но и то и другое оказалось невозможным. Эта страшная пытка длилась до первого пения петуха; тогда я заснул, но наутро здоровье мое было в самом жалком состоянии. С тех пор видение повторяется каждую пятницу, и никакие благочестивые поступки не могут его предотвратить. Скорбь толкает меня в могилу; так и сойду в нее, не освободившись из-под власти дьявола; меня еще поддерживает слабый луч надежды на милосердие божье, – оно придает мне сил переносить мои мучения.
На этом окончил свою повесть командор Торальва, или – лучше сказать – Осужденный Пилигрим, который, поведав ее Корнадесу, продолжил рассказ о своих собственных приключениях в таких словах.
– Командор Торальва был человек набожный, хоть и нарушил святые правила религии, вступив в поединок с противником, которому не позволил даже очистить свою совесть. Я без труда убедил его, что если он действительно хочет освободиться от искушений дьявола, то ему нужно отправиться на поклонение к святым местам, где грешники всегда найдут утешенье и защиту.
Торальва послушался моего совета, и мы вместе посетили чудотворные святыни в Испании. Потом поехали в Италию. Побывали в Лорето, в Риме. Великий исповедник дал ему не только условное, но и полное отпущенье грехов, к которому добавил папскую индульгенцию. Торальва, совершенно очистившись, уехал на Мальту, – я же в Мадрид, а оттуда в Саламанку.
Встретив тебя, я увидал на лбу твоем знак осуждения, и мне стала известна твоя история. Граф де Пенья Флор в самом деле имел намеренье обольстить всех женщин, но пока не обольстил ни одной. Так как он грешил только в мыслях, душа его еще не подверглась опасности; но вот уже два года, как он пренебрегает требованиями религии и должен был как раз покаяться, когда ты приказал его убить, или, верней, оказался причиной его смерти. Вот почему тебя преследует призрак. У тебя есть один только способ вернуть себе покой. Ты должен следовать примеру командора. Я возьму на себя роль твоего поводыря, так как от этого зависит и мое собственное спасенье.
Корнадес дал себя уговорить. Он посетил святые места в Испании, потом перебрался в Италию – и на богомолье у него ушло два года. Сеньора Корнадес провела все это время в Мадриде, где поселились ее мать и сестра.
Вернувшись в Саламанку, Корнадес нашел дом свой в полнейшем порядке. Жена его, еще похорошевшая против прежнего, была с ним очень ласкова. Через два месяца она съездила еще раз в Мадрид – навестить мать и сестру, а затем вернулась в Саламанку и уже больше ее не покидала, тем более что герцог Аркос отправился послом в Лондон.
Тут вмешался кавалер Толедо:
– Сеньор Бускерос, я не намерен слушать дальше твои рассказы. Мне необходимо знать, что в конце концов сталось с сеньорой Корнадес.
– Она овдовела, – ответил Бускерос, – потом опять вышла замуж и с тех пор ведет себя самым примерным образом. Но что я вижу? Вот она сама направляется в нашу сторону и даже, если не ошибаюсь, прямо к тебе в дом.
– Что ты говоришь?! – воскликнул Толедо. – Да, это сеньора Ускарис. Ах, негодная! Вбила мне в голову, будто я первый был ее любовником. Но она дорого за это заплатит.
Желая как можно скорей оказаться наедине со своей возлюбленной, кавалер поспешил выпроводить нас.
ДЕНЬ ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТЫЙ
На другой день мы собрались в обычную пору и, попросив цыгана продолжать рассказ о его приключениях, услышали следующее.
Толедо, осведомленный о подлинной истории сеньоры Ускарис, некоторое время развлекался тем, что рассказывал ей о Фраските Корнадес как об очаровательной женщине, с которой он хотел бы познакомиться и которая одна только могла бы сделать его счастливым, привязать к себе и остепенить. Но в конце концов ему надоели все любовные интриги, как и сама сеньора Ускарис.
Семья его, пользовавшаяся большим влиянием при дворе, выхлопотала для него кастильский приорат, в то время как раз вакантный. Кавалер поспешил на Мальту занять новую должность, и я потерял покровителя, который мог бы помочь мне расстроить замыслы Бускероса относительно моего отца. Мне пришлось остаться пассивным свидетелем этой интриги, не имея возможности помешать ей. Дело было вот в чем.
Я уже говорил вам в начале моего повествования, что отец мой каждое утро, чтобы подышать свежим воздухом, стоял на балконе, выходящем на улицу Толедо, а потом шел на другой балкон, который выходил в переулок, и, как только увидит своих соседей напротив, так сейчас же приветствовал их, произнося: «Агур!» Он не любил возвращаться в комнату, не поздоровавшись с ними. Чтобы долго его не задерживать, соседи сами спешили выслушать его: «Агур!» – а кроме того, никаких других сношений с ними у него не было. Но эти приветливые соседи съехали, и вместо них поселились две дамы по фамилии Симьенто, дальние родственницы дона Роке Бускероса. Сеньора Симьенто, тетка, была сорокалетняя женщина со свежим цветом лица и нежным, но скромным выражением. А сеньорита Симьенто, племянница – высокая, стройная девушка с красивыми глазами и великолепными плечами.
Обе женщины въехали сразу после того, как помещение освободилось, и на другой день отец мой, выйдя на балкон, был очарован их наружностью. По своему обыкновению, он пожелал им доброго дня, и они ответили ему как нельзя более приветливо. Эта неожиданность доставила ему несказанное удовольствие, – однако он ушел к себе в комнату, а вскоре и обе женщины последовали его примеру.
Взаимный обмен любезностями длился всего неделю, как вдруг отец мой заметил в комнате сеньориты Симьенто некий предмет, возбудивший в нем величайшее любопытство. Это был небольшой стеклянный шкаф, полный хрустальных баночек и флаконов. В некоторых из них содержались, видимо, яркие краски, в других – золотой, серебряный и голубой песок, в третьих, наконец, золотистый лак. Шкаф стоял прямо перед окном. Сеньорита Симьенто в легком корсаже подходила и брала то один, то другой флакон, затмевая, казалось, алебастровыми плечами своими блестящие краски, которые вынимала из шкафа. Но что она с этими красками делала, отцу было невдомек; однако, не имея привычки о чем бы то ни было расспрашивать, он предпочел остаться в неведении.
Однажды сеньорита Симьенто села у окна и начала писать. Чернила оказались слишком густыми; она развела их водой, но слишком сильно, так что ничего не получилось. Отец мой, подчиняясь врожденной любезности, налил бутылку чернил и послал соседке. Служанка вместе с изъявлениями благодарности принесла ему картонную коробочку с дюжиной палочек разноцветного сургуча; каждая палочка была
