новым уловкам. 14 февраля Геббельс организовал в берлинском Дворце спорта массовое собрание под девизом: «Тотальная война – самая короткая война!» На огромном планшете красовался лозунг времен 1812 года: «Наш боевой клич: народ поднимается, и его напор неотвратим, как буря!»
Подобный призыв в данных исторических условиях был по меньшей мере неуместен, но фанатичные приверженцы режима упорно отказывались это понимать.
«Вы требуете тотальной войны? – кричал Геббельс с трибуны, и зал отвечал ему одобрительным гулом. – Вы готовы идти за фюрером и добиться победы любой ценой?» – и вновь истерический вопль одобрения сотрясал стены Дворца спорта в Берлине.
Узнав о капитуляции 6-й армии, Геббельс тут же развил бурную деятельность. Он требовал покончить с полумерами и немедленно приступить к массовой мобилизации, правда, зачастую доктор Геббельс увлекался лишь внешней стороной дела. Так, с Бранденбургских ворот сняли и отправили на военные заводы медные барельефы. По непонятным причинам были запрещены профессиональные спортивные соревнования. Все модные магазины, в том числе и ювелирные лавки, закрылись, прекратив свою работу на неопределенный срок. Перестали выходить дорогие журналы. Геббельс развернул против роскоши целую кампанию. Мотивировал он это тем, что «женщине, встречающей вернувшегося с фронта солдата, необязательно надевать дорогое платье». Поговаривали о запрещении химических завивок, но до этого так и не дошло. Гитлер, убежденный в том, что немецкая женщина должна быть красивой во все времена, категорически возражал против крайностей. Геббельс вынужден был пойти на попятный.
Ночные клубы и рестораны также были закрыты. Когда же они вновь заработали, посетителям предлагались лишь блюда полевой кухни в знак солидарности с солдатами, воюющими в России. Как прежде, продолжал функционировать только любимый ресторан Геринга «Хорьхер», да и тот пришлось превратить в клуб для офицеров Люфтваффе.
Любые сообщения о жизни представителей высших классов и генералитета расценивались как предательство идеалов нацизма. Чуть позже всех членов королевской династии, служащих в вооруженных силах, обязали сообщать о своих доходах. Даже поездки в Таргартен были запрещены.
На улицах появлялось все больше плакатов с нацистской пропагандой, но берлинцы предпочитали циничные лозунги, гласящие: «Наслаждайся войной! Мир будет гораздо хуже». Основным в лексиконе немцев стало слово «держаться». Страх перед будущим возрастал. Люди боялись мести большевиков. Хозяин гостиницы «У черного леса», побывавший на Восточном фронте, не раз говорил: «Если с нас потребуют плату хотя бы за одну четверть того, что мы натворили в России и Польше, нам придется страдать всю жизнь и страдать мы будем заслуженно».
Немцы, не испытывавшие восхищения фюрером, понимали всю гротескность и парадоксальность сложившейся ситуации. Но как нападение на Советский Союз заставило русских защищать сталинизм, так немцы теперь были вынуждены защищать гитлеровский режим. Разница состояла лишь в том, что Россия имела в своем распоряжении огромные просторы, по которым можно было отступать, в то время как Германии угрожала война на два фронта, массированные бомбардировки и блокада. В довершение всех бед Рузвельт и Черчилль пришли в Касабланке к единому соглашению – сражаться до тех пор, пока не состоится безоговорочная капитуляция стран гитлеровской коалиции. Хотя, с другой стороны, это играло на руку геббельсовской пропаганде. Оппозиционные силы, имевшиеся в Германии в тот момент, еще не были едины. Некоторые группы ограничивались несогласием с режимом, другие лишь говорили о необходимости принять меры во избежание худшего. Ядро оппозиции было представлено кучкой высших офицеров, опасающихся поражения. Эти люди надеялись, что сталинградская катастрофа создаст оптимальные условия для переворота, но ни один из представителей генералитета не был готов к решительным действиям. Офицеры среднего звена, настроенные более решительно, согласны были пойти на риск, но все их попытки, как правило, терпели неудачу. Гитлер, обладавший поразительным чутьем, имел отличную охрану и всегда менял маршруты передвижения в последний момент.
Единственными, кто решился открыто проявить свое недовольство режимом, были мюнхенские студенты. Вскоре их движение подхватили учащиеся Гамбурга, Берлина, Штутгарта и Вены. 18 февраля активисты студенческой группы «Красная роза» разбросали по Мюнхену листовки с призывом покончить с нацизмом. В тот же день нескольких студентов арестовали за распространение прокламаций в университете Людвига Максимилиана. Их пытали в гестапо, а затем на специальном заседании суда судья Роланд Фрайслер приговорил заговорщиков к смертной казни. Молодые люди были обезглавлены. Впоследствии многие, в том числе и профессор философии Курт Хубер, разделили их участь.
После окружения 6-й армии под Сталинградом Гитлер встретился с фельдмаршалом фон Манштейном. Манштейн в общих чертах обрисовал ситуацию и предложил меры, необходимые для избежания разгрома немецких войск на юге России. Гитлер пытался навязать фельдмаршалу приказ, запрещающий армии отступать, но Манштейн, который прекрасно понимал, что в данной ситуации может диктовать свои условия, потребовал для себя полной свободы действий.
Примерно в это время у фюрера появилась привычка во время разговора наклоняться вперед, опираясь руками на стол. После поражения вермахта под Сталинградом он предпочитал есть в одиночестве. Гудериан замечал в нем все большие изменения. «Левая рука Гитлера стала трястись. Он начал сильно сутулиться, но глаза его по-прежнему горят безумным огнем, а щеки покрывает неестественный румянец», – записал он в своем дневнике. Даже когда Гитлер принимал у себя Мильхома, то не высказал ни малейшего сожаления по поводу огромных потерь под Сталинградом. Он думал только о том, как бы повысить ставки и бросить на весы судьбы еще большее количество жизней. «Мы закончим войну в этом году, – обещал фюрер своим приближенным. – Я окончательно решился на тотальную мобилизацию всего населения Германии».
В России победа в Сталинградской битве вызвала огромный подъем, который старательно подогревался советской пропагандой. Кремлевские колокола разнесли весть об окружении армии Паулюса по всей стране. На первых страницах газет печатались сообщения с фронтов, по радио непрерывно передавали военные марши. В статьях, как правило, говорилось о «суровом уроке истории, который получили авантюристы из немецкого генерального штаба». Победу Красной Армии над немецко-фашистскими захватчиками сравнивали с победой Ганнибала у Канн.
Из уст в уста передавались свежие новости о ходе боев на Волге. Когда же кровопролитное сражение окончилось наконец победой русских, люди стали говорить друг другу: «Армию, которая устроила немцам Сталинград, нельзя остановить». В тылу открыто смеялись над поверженным врагом. «Интересно, как чувствует себя фельдмаршал, которого поймали в подвале?» Один офицер, воевавший в Сталинграде, заметил: «Теперь у солдат нет ни малейшего сомнения насчет того, как закончится эта война». Армии других фронтов просили прислать к ним сталинградские дивизии для поднятия боевого духа. Впрочем, эти просьбы были совершенно излишни. Боевой дух советской армии в те дни был высок как никогда.
Некоторое время спустя Президиум Верховного Совета СССР присвоил Сталину звание Маршала Советского Союза. Тут Сталин, по крайней мере, оказался скромнее Наполеона, который сам себя короновал. Историческое значение всех предыдущих военных событий было незамедлительно пересмотрено. Поражения 1941 года вдруг оказались частью хитроумного плана, разработанного Сталиным. В тяжелые для советского народа дни имя вождя нечасто появлялось на страницах газет, но теперь «великий кормчий» и «гениальный организатор наших побед» вновь оказался впереди. Все беды и промахи были приписаны нерадивым генералам. Так до революции винили во всех напастях царедворцев. Илья Эренбург с
