распахнуты настежь, и оглушительно трезвонили телефоны. Косыгин, предположив, что это пытаются выяснить, не покинуло ли руководство страны столицу, начал бегать от аппарата к аппарату и пытался отвечать. Впрочем, отвечать было некому. Даже когда он успевал вовремя снять трубку, на другом конце провода молчали. И лишь один какой-то важный чиновник отважился назвать себя и напрямик спросил, сдадут ли Москву.
17 октября в Кремле состоялось очередное чрезвычайное совещание, на котором кроме Сталина присутствовали Молотов, Маленков, Берия и Александр Щербаков – новый начальник Главного Политуправления Красной Армии. Обсуждались планы минирования заводов, мостов, железных и автомобильных дорог и даже сталинской гордости – Московского метро. О том, что оставшиеся министерства также эвакуируются в Куйбышев, не было никакого официального сообщения, однако слухи об этом распространились по городу с поразительной скоростью, несмотря на угрозу наказания за «пораженческие разговоры». Говорили о том, что в Кремле произошел переворот и Сталин арестован, что немецкие парашютисты высадились на Красной площади, а немцы уже проникли в город в форме красноармейцев. Страх, что столица вот-вот будет оставлена врагу, заставлял многие тысячи москвичей искать спасения, и они отчаянно осаждали поезда, уходившие на восток. Мародерство, грабежи продовольственных магазинов, пьянство – все это напоминало многим хаос 1812 года, закончившийся, как известно, пожаром Москвы.
Сталин тоже собирался покинуть Москву, но потом передумал. Об этом решении руководителя партии и государства заявил по московскому радио Александр Щербаков, человек с невозмутимым лицом Будды, с толстыми очками в роговой оправе, сидевшими на маленькой вздернутой кнопочке носа, всегда одетый в простой костюм цвета хаки с единственным украшением – орденом Ленина.
19 октября было объявлено о введении в Москве осадного положения. Несколько полков НКВД по приказу Берии вошли в город, чтобы восстановить порядок. Распространителей «панических слухов», мародеров и даже просто пьяных расстреливали на месте. Но в широких массах только одно событие могло бы со всей очевидностью ответить на вопрос, будет или нет спасена Москва? Общественное мнение интересовало, состоится ли 7 ноября – в очередную годовщину Октябрьской революции – военный парад на Красной Площади? Похоже, москвичи решили этот вопрос для себя не дожидаясь, пока выступят руководители государства. В отличие от отчаянно оборонявшегося пять лет назад Мадрида настроение масс внезапно изменилось от состояния, близкого к панике, до спокойной и трагичной уверенности в необходимости защищаться до конца.
Сталин со своим сверхъестественным чутьем скоро и сам осознал всю символическую значимость парада на Красной Площади, пусть даже гроб с телом Ленина уже был вывезен оттуда в более безопасное место. Правда, Молотов и Берия сочли идею проведения парада безумной, поскольку авиация Люфтваффе господствовала в небе и с легкостью сорвала бы проведение праздника, но Сталин приказал по такому случаю сосредоточить все имевшиеся в наличии силы ПВО и зенитные батареи на Московском направлении. Этот хитроумный старый мастер политических спектаклей решил воспроизвести в Москве один из самых драматических актов мадридской трагедии, когда 9 ноября 1936 года бойцы первой интернациональной бригады прошли маршем по Гран-Виа под приветственные крики населения города и на западной окраине Мадрида вступили в бой с мятежниками из Африканского корпуса генерала Франко. В Москве, решил Сталин, подкрепления для армий Жукова пройдут парадом у стен Мавзолея и прямо оттуда направятся на линию фронта, сражаться с захватчиками. Он прекрасно представлял себе, какой эффект произведут документальные съемки и фотографии этого события, когда их покажут во всем мире. И еще, теперь Сталин знал правильный ответ на все речи Гитлера.
«Если немцы хотят войны на уничтожение, – грозно заявил он накануне праздничного парада, – они ее получат!»
Для вермахта наступили дни тяжелой борьбы с русским климатом. Плохая видимость мешала действиям «летающей артиллерии» Люфтваффе. Армии фельдмаршала фон Бока, остановившиеся в конце октября, чтобы пополниться боеприпасами и людьми, теперь отчаянно спешили, стремясь завершить кампанию до наступления настоящей зимы.
Во второй половине октября ожесточенные бои не стихали ни на минуту. У обеих противоборствующих сторон в полках осталось всего по нескольку десятков человек от прежнего количества. Гудериан, столкнувшись с упорным сопротивлением защитников Тулы, решил обойти ее с востока и двигаться дальше. На левом фланге наступления танки Гота прорвались к каналу Москва – Волга, а с одного из пунктов на севере от Москвы немецкие солдаты уже смогли разглядеть в бинокли вспышки залпов зенитных орудий, установленных вокруг Кремля. В этот момент Жуков приказал Рокоссовскому удерживать силами его обескровленной 16-й армии линию фронта у деревни Крюково. «Дальше отступать некуда, ни шагу назад!» – приказал Жуков, и Рокоссовский понимал, что это значит.
Сопротивление русских оказалось настолько сильным, что поредевшие немецкие дивизии сначала резко снизили темпы наступления, а затем и вовсе остановились. В конце ноября фельдмаршал фон Клюге предпринял последнее отчаянное усилие и направил крупные силы прямо вдоль главной дороги на Москву, по Минскому шоссе, где когда-то прошли наполеоновские войска. Немцы прорвали здесь оборону, но поразительно хладнокровно и самоотверженно сражавшиеся полки Красной Армии в конце концов и тут остановили их.
И Клюге, и Гудериан после этого приняли решение на свой страх и риск отвести назад свои части, сильнее других вклинившиеся в расположение русских. Гудериан сделал своим штабом дом-музей Л. Н. Толстого в Ясной Поляне, неподалеку от которого находилась заснеженная могила писателя. Оба немецких командующих с тревогой думали о том, что случится дальше на центральном направлении. Крылья германского наступления, глубоко охватившие Москву с флангов, на самом деле были чрезвычайно уязвимыми, но отчаяние, с которым сражался противник, а также немногочисленность советских войск убеждали немцев в том, что русские тоже выдохлись. Поэтому немецким генералам казалось: еще немного – и все будет кончено. Они и представить себе не могли, что под Москвой, на некотором удалении от фронта, советское командование сосредоточило несколько свежих армий.
Зима обрушилась со всей силой, со снегопадами, жестокими ветрами и температурой до минус 20 градусов.
Двигатели германских танков замерзли. На линия фронта смертельно уставшие немцы копали блиндажи, чтобы укрыться от мороза и от вражеских снарядов. Однако земля превратилась в камень, и им, перед тем как копать, приходилось разводить большие костры. Штабы и тыловые подразделения находились в несколько лучшем положении, так как могли расположиться в домах сельских жителей, выгнав предварительно хозяев на улицу.
Отказ Гитлера даже разговаривать о возможности ведения зимней кампании означал для его солдат жестокие страдания. «Многие солдаты ходят, замотав ноги бумагой, к тому же ощущается страшная нехватка перчаток», – писал командир одного танкового корпуса генералу Паулюсу. Если не считать касок, больше похожих на ведерки для угля, теперь люди в немецких окопах меньше всего напоминали солдат вермахта. Их удобные, с металлическими подковами ботинки попросту приходили в негодность от морозов, и немцы отбирали теплую одежду и обувь у военнопленных и гражданских лиц.
В ходе операции «Тайфун» Красная Армия понесла тяжелые потери, но вермахту, с его более ограниченными людскими ресурсами, эта операция стоила значительно дороже, поскольку из строя выбыли
