– Я поменьше Морриса, – напомнил мистер Ребек. – Поторопитесь, пока они вас не заперли.
– Чудесно, вы поменьше Морриса. Так теперь я знаю, – миссис Клэппер снова двинулась вперёд. – Вы думаете, я – волшебник, мне достаточно на вас взглянуть и – бум! – я знаю, какой у вас размер плаща. Или, может быть, я всегда ношу с собой сантиметр, мало ли – понадобится? Ребек, извините меня, но о некоторых вещах вы ничегошеньки не знаете.
Теперь она улыбалась. Казалось, порядочно прошло с тех пор, как он в последний раз видел её улыбку. Он почувствовал, что опять подошел к Перекрёстку и миновал его, даже не узнав, что это Перекрёсток. Обернись он, то вероятно, увидел бы, что Перекрёсток маячит позади. Возможно даже – побежал бы назад, если бы повернул прямо сейчас. Но уж коли Перекрёсток пропал из виду, было слишком поздно. Он уже не сможет найти тот Перекрёсток.
– Лучше бы мне вернуться, – сказал он. – Скоро уже ворота.
– Подождите минуточку. По крайней мере, дайте мне прикинуть, какой у вас размер. Встаньте прямо ненадолго, – она быстро оглядела его и пожала плечами. – Так я вам принесу плащ, который пристанет к вам, как вторая кожа, вам станет жаль, что вы Моррисов плащ не взяли, Ребек. Пока. Не наступите на колечко.
И она одна зашагала дальше. Затем остановилась и обернулась к нему. Он не шевелился.
– Послушайте, я вам кое-что скажу, – она не улыбалась. – Помните, вы меня спросили, почему я опоздала, а я вам наговорила всякого о метро и о том, как мне пришлось вернуться, чтобы взять плащ? – Мистер Ребек кивнул. – Ну, было не так. Я шла, чтобы сесть на метро и встретила эту женщину. Я её знаю, она рядом живёт. Я говорю: «Привет, как поживаете?». А она говорит: «Прекрасно. Что же это мы вас больше совсем не видим?» Так я говорю: «Я занята». А она просто смотрит на меня и говорит: «И что у вас за занятия такие?». Ребек, как она это сказала, и как покачала пальцем, и как глазами повела. – «Дурацкие у вас занятия, – говорит. – Я-то знаю». И, Ребек, я как пришла домой и как легла на кровать на целый час и сказала: «Нет, я никуда не пойду, хватит. Я что – сумасшедшая?» И вот так я лежала целый час, а затем взяла этот плащ и вышла из дому. Вот почему я так опоздала.
Сентрал-авеню описывала широченную дугу как раз перед тем, как подойти к главным воротам. Мистер Ребек мог следить за миссис Клэппер, движущейся по аллее через железные ворота и дальше по улице. Он увидел, как она остановилась, пропуская машину, а затем пересекла улицу, и больше он её видеть не мог. На улице кишмя кишел народ, и не так легко было разглядеть в толпе чью-то шляпу, даже если шляпа эта имеет форму полумесяца.
ГЛАВА 11
Всю ночь шёл дождь. Майкл и Лора бродили под ним, наблюдая, как дождевые струи падают оземь с такой силой, что снова подпрыгивают. Ближе к утру дождь начал стихать, и ко времени, когда два призрака подошли к стене, с которой открывался вид на город, дождь стал тяжёлым туманом и повис среди деревьев. Он не растаял с восходом. Словом, обычный нью-йоркский дождь середины августа.
– Как славно, – сказал Майкл. Он потянулся, в чём, конечно же, не было необходимости, но это было одно из человеческих движений, которое он очень чётко помнил.
– Несмотря даже на то, что это бывало раньше? – спросила Лора. Она сидела на стене рядом с ним.
– Даже несмотря на это. Некоторые вещи выносят больше повторов, чем другие. Виноград, например. Не думаю, чтобы я мог когда-либо не доесть виноград. Бывало, я его покупал целую уйму. Всякого: зелёного, красного, пурпурного, чёрного. Некоторые люди не могут пройти мимо бассейна, чтобы не заглянуть, а я не мог пройти мимо фруктовой лавки.
– Вот и у меня то же самое было с бананами, – заметила Лора, – но я им по-настоящему не хранила верность. Я съедала связку в день, а затем отползала, ложилась и чувствовала себя совершенно больной. Это излечивало меня недели на две или около того, а затем я возвращалась к моим бананчикам. Виноград мне тоже нравился, но бананы – больше всего.
– А мне – виноград, – твёрдо сказал Майкл. – Но видишь ли, что я имею в виду. Мне это нравится. Мне нравится, что мы здесь сидим и разговариваем, следя, как тает туман, и по улицам бегут грузовики. Полагаю, через сто лет или через тысячу я от этого до смерти устану.
– Это много времени не займёт, – сказала Лора. – Месяц. Возможно, два месяца.
– Ладно. Знаю. Что ты стараешься доказать? В данный момент мне нравится наблюдать приход утра. Мы с Сэнди, бывало, частенько этому предавались. Сидели всю ночь, играя в карты и слушая записи, а затем – как раз под утро выходили и гуляли до тех пор, пока не вставало солнце. Мы завтракали где-нибудь поблизости, возвращались домой и спали часов до трёх-четырёх. А затем всё то же самое начиналось по новой, и нам это никогда не надоедало.
Лора заговорила, глядя вниз по склону:
– Иногда мне хочется, чтобы Сэнди удерживалась от того, чтобы прокрадываться во всё, о чем мы говорим. Если это звучит злобно и мелочно, так только потому, что я такая и есть.
– Да, мне не надо было о ней упоминать, – согласился Майкл. – Я понимаю, как это выглядит. Самая заезженная в мире тема – это женщина другого мужчины.
– Это не так, – сказала Лора несколько сварливо. – Ты – имеешь полное право о ней говорить. Все прекрасное, о чём ты можешь вспомнить, оказывается после смерти под рукой. Только…
Самолет взлетающий из аэропорта «Ла Гардиа» пронзительно прогремел над городом, и Лора воспользовалась этим, как поводом не закончить фразу. Но вот самолет пропал из виду, и Лора, все ещё не глядя на Майкла, сказала:
– Только я хотела бы, чтобы ты решил, любишь ты её или ненавидишь.
– Я её не люблю, – ответил Майкл. – Но все приятные вещи, которые я помню, кажется, связаны с ней тем или иным образом. Не потому что она – Сандра, а потому что приятные минуты бывают куда приятнее, если рядом – кто-то другой. Это смахивает на философию из дамских журнальчиков, но некоторые вещи не могут быть хороши, если только их с кем-то не разделишь. Сидеть и бодрствовать всю ночь было бы бесцельно, если бы кто-то, кого ты любишь, не сидел с тобой, выбирая, какую поставить музыку и помогая тебе покончить с виски. А бродить в одиночестве под дождём-это для детишек из колледжа, которые думают, будто одиночество делает их поэтами. Ты понимаешь, что я имею в виду?
– Да, понимаю, – ответила Лора.
– Хорошо. Пусть будет так. Мы определили, от чего плясать. Знаешь, Ворон был прав насчёт птиц. Они поют прямо под дождём. Я слушал, – Майкл взглянул на неё искоса. – В чём дело, Лора? Я что-то не то сказал?
– Ничего, – ответила Лора. – Всё нормально. Когда ты упомянул Сандру, я начала думать о суде. Теперь он уже должен кончиться.
– Теперь? О чём ты говоришь? Ещё и недели не прошло?
Лора впервые улыбнулась.
– Какое сегодня число?
– О, Боже мой. Не знаю. Ещё лето, но листья кое-где начинают жухнуть. Уже август?
– Да. Семнадцатое августа, – сказала Лора. – Суд был два дня назад. Я знаю, потому что мне сказал мистер Ребек. Ворон следил за делом по газетам, как ты его и просил.
– А я его просил? Я этого даже и не помню. Я утрачиваю всякое чувство времени… Лора, я думал, что продержусь чуть дольше.
В городе начали трезвонить будильники: один за другим, а иногда два или три сразу. Они вонзили свои серебряные ножички в тело Великого Сна, который распростерся на крышах домов нагой. Чувствительный, доброжелательный и беззащитный, каким он был, он всё-таки должен был умереть не сразу, а через некоторое время.
– А разве тут есть какая-то разница? – спросила Лора. – Что для нас время? Что такое для мертвого пять часов? Ведь у нас нет никаких срочных свиданий.
– Разницы нет. Но это – часть человеческой жизни, и меня бесит, что я это утрачиваю. Разве я тебе не
