мысленно отметила это, и ее мысли вернулись к списку замшевых мешков, полок с фланелью и посудных полотенец, прокипяченных в молоке и вывешенных сушиться у кухонной плиты.
«Лучше все супницы и чаши для пунша сдвинуть в один угол», – хотела ответить Юджиния, но вовремя остановилась.
– Много лучше, – сказала она вместо этого. «Интересно существовать одновременно в двух мирах, – подумала Юджиния, – это как детская игра».
– В общем, голова уже почти не кружится.
Юджиния говорила неправду, но решила, что никто не узнает правды.
– Эти сотрясения мозга могут быть очень опасными вещами, – миссис Дюплесси многозначительно сделала ударение на слове «мозг». Оно сделалось синим и мясистым, как несваренная сарделька. – Знаете, я помню один случай мозговой лихорадки, которую Густав лечил в университете…
– Как там дети, миссис Дюплесси? – спросила Юджиния. Ей не хотелось быть грубой, но слушать всякие могильные истории ей было совершенно невмоготу, а упоминание о детях обычно отвлекало внимание миссис Дюплесси от болезней и смерти. Юджиния немного приподнялась на подушке и села попрямее, потом взбила кружева на блузке. Теперь она полностью вернулась в свою каюту и не оставалась больше нигде.
– Я сказала им, чтобы они не заходили, пока я не позову. – Миссис Дюплесси засияла, и Юджинии нетрудно было догадаться, каким образом были куплены Поль и Джинкс, и даже Лиззи. Сласти – вот арсенал убеждения, которым постоянно пользовалась миссис Дюплесси. Настоящая матушка Джинджер со своим семейством – пышнотелая леди, в необъятных юбках которой находят защиту от любой опасности ее дети.
Юджиния представила себе эту картину и улыбнулась.
– Ну вот, у нас уже снова наша обворожительная улыбка! – защебетала миссис Дюплесси. – Вы, честное слово, выглядите намного, намного лучше. Слава Богу! Я всегда говорю Густаву, что мне нужно было стать медицинской сестрой. Под моим присмотром быстро выздоравливает любой больной.
«А как там Джеймс? – вдруг захотелось спросить Юджинии. – Где он? Почему до сих пор не заходил проведать меня? – Потом сразу сообразила: – Он не может сейчас прийти. Это неумно, это неправильно. Ты же знаешь это, Юджиния. Не задавай глупых вопросов».
Юджиния уткнулась лицом в подушку и почувствовала, что сами по себе полились слезы. Она плакала беззвучно, подтянув коленки к подбородку, как будто, свернувшись в комочек и сделавшись маленькой- маленькой, как морская талька, она могла найти спасение.
– Ну, конечно, вы соскучились по своим малышам! – догадалась миссис Дюплесси. Грустное настроение Юджинии наполнило старую леди безмерной жалостью к ней. Это были и ее слезы, и ее одиночество, и ее томление. «Возможно, нам не следовало быть такими строгими, – сказала она себе. – Дети тревожатся о матери, и это естественно. А она – о них, и это правильно. Возможно, Густав не прав. Возможно, Юджинии чуточку не хватает молодого задора. Все же женщины посланы на землю рожать детей. Вот для чего нас создал Бог».
– Поль нарисовал для вас чудесную картинку – антилопу эланд, которую подстрелил отец на сафари.
Миссис Дюплесси повернула абажур лампы с кистями так, чтобы свет попадал на ее розовый кварцевый шпиль, и это действие ее чрезвычайно успокоило. «Красивые вещи помогают развеивать унылые мысли», – сказала она себе, увидев, как камень розовой ленточкой отбросил блик зеркала на ее пухлую руку.
– Рисунок получился полным экспрессии, особенно глаза. Они очень, очень грустные и живые. Он хотел сразу принести его вам, но я уговорила подождать, пока вам не станет лучше. Теперь я понимаю, что поступила неправильно.
Миссис Дюплесси никогда не испытывала неуверенности. Она считала себя великим знатоком человеческой природы, психологом, как ее сестра, когда речь шла о страданиях измученной души.
– И доктор тоже был не прав, – провозгласила она. – Что вам необходимо, так это увидеть детей. Мать никогда не должна расставаться со своими малютками.
Юджиния слушала ее, и у нее разрывалось сердце. «Ну почему не может быть так, чтобы самым моим большим беспокойством была моль в шерстяных вещах? – думала она. – Или терзания по поводу того, что надеть на губернаторский бал, или сомнения, не будут ли выглядеть янтарные бусы безвкусно на французском кружевном бархате. Почему я не могу снова зажить своей простой жизнью?»
– А это как раз то, что вы есть, моя дорогая, – продолжала между тем миссис Дюплесси, – прирожденная мать.
Огден Бекман был вне себя от злости. Его трясло, и, проходя на негнущихся ногах по застеленному ковром коридору к своей каюте, он на миг подумал, не болен ли? Лихорадка Денге или малярия – он мог подхватить что-нибудь в пропитанной миазмами атмосфере этого тропического порта. Потом он решил, что нечего поддаваться минутной слабости, и понял, что трясется от гнева.
«Кто разрешил Джорджу ставить под сомнение мои полномочия? – вопрошал он. – Или кто дал Брауну право наплевать на условности? И что, во имя всего святого, случилось с Юджинией?»
«Браун и Юджиния, Юджиния, Браун. Будь осторожен, будь осторожен», – нашептывал ему на ухо голос, но так продолжаться не может.
«Браун и Юджиния – что? – хотелось ему закричать. – Что ты видел?» Но предупреждающий его голос исчез. – «Я хотел ее для себя»– нужно было запротестовать Бекману. Но голоса уже не было. Он его сейчас не слышит, но он не пропал. Точно не пропал.
– Выйду-ка я лучше на палубу, – сказал Бекман, не подумав, что голос громко прокатился эхом по коридору. – Наверное, мы уже подняли якорь.
Бекман застал Генри и Неда болтающими у поручней.
– Что это вы тут оба делаете на палубе? – сердито поинтересовался он. – Я скажу капитану Косби.
– Нам хотелось посмотреть, как отдают швартовы, – послушно ответил Генри и поспешно добавил: – Сэр.
