материальную часть. А я всегда помогу…
Предложение Рогова застало Мешковского врасплох. Поначалу тот уже готов был согласиться. Предстоящая работа показалась ему интересной и заманчивой. Но, вспомнив о своем намерении подать рапорт, неуверенно ответил:
— Знаете, товарищ майор, я сегодня подам рапорт об отчислении меня из училища.
Рогов не понял:
— Какой рапорт?
— Хочу вернуться на фронт.
Наступило молчание. Майор снял фуражку и озабоченно почесал затылок. Он хотел было что-то сказать, но передумал, резко встал и начал ходить по залу.
— Причина? — спросил он.
Этого вопроса Мешковский боялся больше всего. Чувствуя, что говорит неубедительно, принялся объяснять, что хочет сражаться с гитлеровцами, что его место на фронте. Выслушав его, майор сказал:
— Я не хотел бы оказаться на вашем месте, когда явитесь со своим рапортом к Ольчику.
— Это почему же?
— Почему?.. Попомните мои слова. Уж Ольчик вам объяснит, что война — это не танцульки, где можно выбирать друзей и партнерш.
Мешковский смутился и невольно вспомнил свою первую встречу с полковником Ольчиком. Ему сразу стало жарко, отпало всякое желание писать рапорт об отчислении из училища.
А Рогов, словно угадав его мысли, остановился и, перейдя с официального «вы» на дружеское «ты», начал уговаривать:
— Советую тебе — брось ты все это… Подумай, какие могут быть последствия. Это несерьезный поступок. Только выставишь себя на посмешище. Скажи-ка лучше, что толкнуло тебя на этот шаг?
Мешковский вспомнил свои неудачи, потом разговор с Томицким. Как же обо всем этом рассказать майору? Но тут же в голову пришла спасительная мысль.
— Видите ли, товарищ майор, если остаться в училище, то, боюсь, придется распрощаться с мечтой о гражданке. И все пойдет насмарку!
Рогов поглядел на него. Мешковскому показалось, что в его взгляде он уловил понимание.
— Ах вот оно что…
— Военная служба меня не интересует.
— Даже во время войны?
— Ну нет… Во время войны — другое дело.
— Почему же? Не вижу никакой разницы.
— Во время войны это долг… Родина в опасности…
Рогов подошел к Мешковскому и положил руку на плечо.
— Неправильно рассуждаешь. По-твоему, после окончания войны родине уже ничто не будет угрожать?
Мешковский молчал.
— Ты забываешь, что существует капитализм, что на Западе наверняка найдутся последователи Гитлера. Нечего обольщаться! И после войны армия будет иметь важное значение. А знаешь почему? Потому что она будет защищать завоевания народа, завоевания, за которые было заплачено жизнью миллионов людей, морем крови и слез. Армия станет оборонительным щитом народа. Так что ты не прав.
Мешковский продолжал молчать.
— Вот такие-то, брат, дела! — говорил далее майор. — Вот об этом и надо думать. Учти еще одно — если тебя отзывают с фронта, значит, здесь, в училище, ты нужнее… Согласен?
— Да…
— А на фронте мог бы погибнуть. В любое время — сегодня, завтра, через неделю… Твой долг сражаться с врагом. Но разве ты не обязан подготовить новых защитников родины, отдать этому делу все свои знания и опыт?
Мешковский тяжело вздохнул.
— Сегодня утром я встретил фронтового товарища, и он мне сказал, что я отсиживаюсь в училище, избегаю опасности. А я хочу драться!
— Ах так! — понял майор. — Может, по-твоему, ты один такой в училище — кто рвется на фронт? А ты знаешь, что лейтенант Романов из вашей батареи несколько дней назад подавал рапорт с такой же просьбой? Я случайно оказался тогда у полковника Ольчика. У Романова был более веский довод, чем у тебя. Он получил известие, что гитлеровцы истребили всю его семью. И знаешь, что сказал на это Ольчик? «А кто будет обучать курсантов вашего взвода? Воюйте здесь, за улучшение качества подготовки офицеров». Лучше забудь о своем рапорте.
Рогов взял фуражку и собрался уходить. Мешковский еще колебался. Майор подошел к нему и протянул руку:
— Ну так как? Поможешь?
Мешковский уже принял решение. Он встал и пожал Рогову руку.
— Постараюсь.
— Вот это дело! — обрадовался Рогов. — Приходи после обеда, обговорим все подробно.
В офицерской комнате батареи Чарковский готовился к дежурству. Здороваясь с Мешковским, он спросил:
— Что, не живешь больше у Беаты?
— Нет, — лаконично ответил Мешковский. У него не было желания продолжать разговор на эту тему. Но Чарковский был явно заинтригован и не хотел отступать.
— И кто же кого бросил? — Он не сводил с Мешковского изучающего взгляда. Не дождавшись ответа, усмехнулся и подмигнул понимающе: — Беата мне кое-что рассказала…
Мешковскпй не слушал болтовню Дады, который не замечал или не хотел замечать этого.
— Говорила, что ты устроил ей сцену из-за какого-то капитана-танкиста…
— Что?.. — В голосе Мешковского прозвучало неподдельное удивление. — Я устроил сцену?!
— Ты же ревновал ее.
Мешковский от души рассмеялся. Однако Чарковский глядел на него недоверчиво. По-видимому, верил тому, что рассказала Беата.
— Я ведь говорил, что ее нельзя принимать всерьез, — начал объяснять он. — И не надо было порывать с ней сразу. Жаль. Согласись, что как женщина она просто прелесть.
Вся эта болтовня изрядно надоела Мешковскому. Разозлившись на Чарковского, он вышел из комнаты. За ужином, сидя за одним столом с Брылой и Казубой, признался им:
— Знаете, хотел вот подать рапорт с просьбой направить меня на фронт.
Казуба удивленно взглянул на него, Брыла слегка улыбнулся.
— Знаю даже почему.
На этот раз удивился Мешковский.
— Ну?
— Сердечные дела…
«Неужели Дада наболтал?» — подумал Мешковский и деланно воскликнул:
— Интересно, как ты пришел к такому выводу?!
Брыла рассмеялся.
— Очень просто. Романов говорил мне, что ты сегодня ночевал у него. Отсюда вывод — поссорился с хозяйкой. Видимо, это можно назвать сердечными делами?
И все трое рассмеялись. Первым стал серьезным Брыла.
— Значит, тебе так и не удалось отделить любовь от политики? Признавайся…
Мешковский пожал плечами.
— С меня причитается. Ты выиграл пари.
— А женщина она действительно что надо, у тебя губа не дура. Может, не стоило рвать с ней окончательно?
