остальных курсантов. И звучит сигнал отбоя.
У мишеней появились показчики — они проверяют результаты стрельбы. Ожга попал в восьмерку. Добжицкий — в шестерку, у остальных результаты хуже.
Когда первая четверка закончила упражнение, оказалось, что Ожга выбил двадцать три очка из тридцати. Добжицкий отстал на очко. Заместитель командира взвода помрачнел и, как бы оправдываясь, проворчал!
— Я сегодня не в форме…
Ожга уже хотел было съязвить по этому поводу, но сдержался.
В третьей четверке стрелял Куделис.
«С этим намаешься», — подумал Мешковский, наблюдая за его поведением на линии огня. И действительно, сразу после выстрела Куделиса раздался голос показчика:
— Мимо!
Мешковский, подавив в себе чувство неприязни и успокоившись, лег рядом с курсантом и начал объяснять:
— Прижми приклад покрепче к плечу, задержи дыхание. И не закрывай оба глаза, когда стреляешь…
Снова грохнул выстрел. Мешковскому незачем было дожидаться результатов. Он и так их знал.
— Мимо! — бросил он раздраженно. — Будь внимательней, когда целишься, и задерживай дыхание в момент выстрела.
Третья пуля также угодила куда-то в земляной вал. Это уже разозлило офицера.
— Ты чего глаза закрываешь? Так никогда не попадешь!
Куделис поднялся и, старательно отряхивая кусочка глины с колен, пробормотал:
— Я ведь раньше никогда не стрелял.
Следующий стрелок — курсант Сумак — уже на огневой позиции. Мешковский начал инструктировать его, как вдруг услышал сказанное шепотом замечание:
— Критиковать-то просто. Наверняка он такой же стрелок, как и артиллерист.
Мешковскому не надо было даже оборачиваться. Он не сомневался, что эти слова принадлежат Куделису. Его самолюбие было задето. Сразу вспомнилось пережитой недавно унижение во время «экзамена», устроенного ему курсантами. Рванул было винтовку у Сумака, но тут же взял себя в руки и довел стрельбы до конца. Когда же последний курсант поднялся с земли, место на линии огня занял Мешковский.
Показчик сменил мишень.
Мешковский поправил приклад, быстро прицелился и выстрелил. Передернув затвор, выбросил стреляную гильзу и, оставив его открытым, отложил винтовку в сторону.
— Восьмерка, слева внизу! — донеслось сообщение показчика.
Офицер снова зарядил винтовку, прицелился…
— Девятка, справа вверху!
Снова поправка — и последний выстрел. Вставая о земли и оправляя мундир, подпоручник крикнул показчику:
— Забирайте мишень, строимся!
Спустя минуту прибежал запыхавшийся курсант. Это был Ожга. Еще находясь в нескольких десятках шагов, он прокричал:
— Десятка, товарищ подпоручник!
Курсанты окружили его и с любопытством рассматривали мишень. Мешковский удовлетворенно ловил их полные уважения взгляды.
В училище взвод возвращался в ускоренном темпе. Стрельбы затянулись дольше, чем предусматривалось расписанием занятий, и они опаздывали на лекцию.
Мешковский шагал рядом с первой четверкой. Время от времени поглядывал на Добжицкого. Этот курсант нравился ему, как, впрочем, и другим офицерам батареи. Казуба считал его железным кандидатом в отличники боевой и политической подготовки. Брыла был с ним согласен. Добжицкий всегда — на занятиях или же в дружеской беседе — был выдержан и тактичен, пользовался авторитетом у товарищей.
«Переживает, — думал офицер, наблюдая расстроенное лицо Добжицкого. — Не везло ему сегодня».
Сам он недавно пережил нечто подобное. Чтобы вывести парня из мрачного состояния, завел с ним разговор.
В казармах, во время чистки оружия, обсуждались итоги стрельб.
— Да-а, подпоручник показал сегодня, на что он способен! — Сумак не переставал восхищаться Мешковским с того момента, когда впервые столкнулся с ним, и теперь откровенно радовался за командира.
— А что в этом удивительного, — холодно оценил успехи командира Добжицкий. — Просто набил себе на этом руку.
— Ты говоришь так, потому как самому нечем похвалиться, — пошутил Заецкий. — Твою сегодняшнюю стрельбу трудно назвать мастерской…
Добжицкий зло поглядел на него, забрал вычищенную винтовку, вынул затвор и тщательно осмотрел его. Потом проверил чистоту ствола и буркнул:
— Не беспокойся. Если понадобится, не промахнусь. — И, изменив тон на приказной, добавил: — А ствол-то грязный, словно шомпол к нему и не прикасался, придется почистить еще раз.
Он был явно недоволен собой. Раздраженное состояние не покидало его до самого вечера. После поверки и отбоя он отыгрался на Сумаке.
— Курсант Сумак! — поднял он с постели уже засыпавшего парня. — Ко мне, бегом!
Когда сонный, еще не пришедший в себя курсант подбежал к нему, Добжицкий показал на засохшую на каблуках его сапог глину.
— Кто так чистит обувь?! Вы кого хотите обмануть? Сейчас же привести в порядок! Доложите через три минуты. И чтобы блестели, как… — Он употребил крепкое выражение. — А в качестве наказания пойдете чистить сортир.
«Какая муха его укусила? — ломал голову Сумак. — Видно, что-то у него не заладилось…»
IX
Вечереет. Скоро курсанты вернутся с самоподготовки. В помещениях батареи — тишина, прерываемая только шагами дневального, который, весело насвистывая, расхаживает по коридору.
В казарму входит подпоручник Мешковский.
— Еще не вернулись? — спрашивает он дневального.
— Нет.
— А когда должны быть?
— Минут через десять.
Офицер с облегчением вздыхает. Засиделся у Рогова и едва не опоздал к занятиям на артиллерийских тренажерах. Вроде бы мелочь, но Казуба, этот всеведущий Казуба. несмотря на их дружбу, не преминул бы сказать: «Так негоже, коллег»!..» Мешковский же слишком самолюбив, чтобы равнодушно выслушивать упреки, как, например, Чарковский. Он зашел в офицерскую комнату, постоял в нерешительности… Вспомнил, что сегодня еще не проверял спальные помещения. А ведь не далее как вчера его взводу крепко досталось от старшины за то, что постели были плохо заправлены. Надо сходить проверить!
Двухъярусные нары установлены рядами. Стоя у дверей, Мешковский смотрит, ровно ли заправлены простыни, одинаково ли уложены подушки. Удовлетворенно отмечает, что сегодня все в полном порядке. Вдруг до него доносится какой-то странный звук. Офицер внимательно прислушивается, смотрит по сторонам. Еще раз бросает взгляд на нары нижнего яруса — они пусты, затем на верхние — тоже. Но все же в комнате кто-то спит! До Мешковского явственно доносится мерное похрапывание. Вдруг его осенило. Встав
