на колени, заглянул под нары. «Ну конечно Ожга!.. Как и следовало ожидать — он! — догадывается Мешковекий. — Опять удрал с занятий!»
Курсант Ожга — известный на всю батарею соня. Утром его невозможно добудиться, он дремлет на занятиях, убегает с них, чтобы только поспать. Учится неплохо, но из-за этой злосчастной слабости уже нажил себе кучу неприятностей. Был даже как-то посажен на гауптвахту, потому что Казуба застал его спящим на посту.
«На сей раз это ему даром не пройдет!» — решил Мешковский. Не церемонясь, он выволок завернувшегося в несколько шинелей парня из-под нар. Ожга заспан и перепуган. Смотрит, словно вот-вот расплачется.
— Два наряда вне очереди! — объявил офицер. — Может, это на вас подействует. Дневальный, доложите старшине: Ожге за то, что спал во время занятий, я назначаю два наряда вне очереди!
Ожга поспешно уходит. Ему еще повезло. Попадись он Зубиньскому, все кончилось бы значительно хуже, хотя два наряда вне очереди тоже не подарок. Тут уж не поспишь…
Тем временем курсанты вернулись с самоподготовки. В дверях преподавательской Мешковский столкнулся с Виноградовым. Лейтенант был на этот раз в советской форме. У него довольное выражение лица, и он тут же докладывает Мешковскому:
— Отдал польский мундир в мастерскую вышить на нем звездочки. Завтра получу, увидите, какой элегантный!
Входит Романов. Услышав последние слова Виноградова, язвительно замечает:
— Ну и щеголь же ты, Юрий! Самое главное для тебя — вышитые звездочки!
Виноградов заметно смущен.
— Может, и не главное, но все же…
Мешковский зашел в преподавательскую, чтобы взять оставленные там фуражку и планшет. Он берет в руки фуражку, и из нее падает на пол бумажка. Офицер поднял записку, текст которой напечатан на машинке. Прочитав, положил в планшет, сказал едва слышно:
— Сукины дети!
Во время занятий на артиллерийских тренажерах он не находит себе места, и это замечает весь взвод. Сразу же после ужина Мешковский спешит в штаб — доложить Казубе и Брыле о случившемся.
В тот день после обеда Брыла засиделся в отделе политико-воспитательной работы. Майор Мруз предупредил, что отныне один день в неделю сотрудники этого отдела занимаются изучением марксистско- ленинской теории. Продиктовал перечень литературы, распределил темы докладов, с которыми в будущем должен будет выступить каждый из них, назначил время консультаций. Так началось осуществление намеченных им мероприятий.
— Знаете, что больше всего бросается в глаза при анализе прежней деятельности отдела политико- воспитательной работы, — сказал майор Ожоху на следующий день после того, как принял дела от Орликовского, — какая-то, я даже не знаю, как это назвать, политическая безликость. Орликовский боялся кого-нибудь задеть… С этим пора кончать. Необходимо поставить работу на партийные рельсы…
— Не забывайте, товарищ майор, что среди замполитов батарей, кроме Брылы, нет членов партии.
— Знаю. Но их надо приблизить к партии. Им явно не хватает необходимых теоретических знаний. Их надо вооружить. Организуем курсы по марксистско-ленинской подготовке. В этом деле не обойтись без вашей помощи.
Когда майор диктовал список литературы для изучения, некоторые тяжело вздыхали. Брыла же записывал с удовольствием — наконец-то начнутся систематические занятия.
Перед семинаром майор отозвал хорунжего в сторону:
— Вот что, товарищ Брыла. Мы хотим дать вам ответственное партийное поручение. Речь идет о Казубе. Надо готовить его к вступлению в партию. Это во всех отношениях подходящий человек: из рабочих, самоучка.
Брыла ответил:
— По правде сказать, товарищ майор, я кое-что ужа сделал…
— Займитесь теперь этим всерьез. Такие люди, как Казуба, вступив в партию, будут настоящими командирами народной армии.
Возвращаясь в батарею, Брыла все еще находился под впечатлением этого разговора с единомышленником. Теперь он не одинок. Рядом надежные товарищи, и у них общая цель.
Мешковский сидел за столом, угрюмо уставившись в висевшую на стене схему. Казуба нервно расхаживал по комнате.
— Вот, читай! — обратился он к вошедшему Брыле. Хорунжий взял листок и внимательно прочел.
— Откуда это у тебя?
— Перед занятиями на тренажерах я оставил фуражку в офицерской комнате. Вернувшись туда, обнаружил засунутый за ремешок вот этот листок, — ответил Мешковский.
— Ты выяснял, кто в это время заходил в комнату?
— Да, проверил — там было несколько курсантов, оставшихся переписать расписание занятий, дневальные, Виноградов…
— Черт побери! — выругался Брыла. — Опять провокация.
Он сел на койку и задумался. Казуба никак не мог успокоиться:
— Знать бы кто… Я бы ему показал!
— Так что будем делать?
— Именно об этом я и думаю… Мы должны как-то отреагировать.
— Может, провести обыск?
Брыла аж подпрыгнул на месте.
— Э-э-э, ерунду говоришь! Прахом бы пошли все наши усилия по установлению взаимного доверия в батарее. Тут надо действовать по-другому…
Он поднялся с койки, снял мундир и начал умываться. В комнате воцарилось молчание. Казуба внезапно прервал свое хождение:
— Я знаю, как следует поступить! Мешковский сам должен дать ответ на провокацию.
— Я? — удивился командир взвода.
— Именно ты! Тебе надо сказать своим курсантам, что ты думаешь по этому поводу.
Мешковский был не в восторге от такого предложения.
— Я отродясь не выступал и в политику не лез.
К нему подошел Брыла. Вытирая мохнатым полотенцем свое мускулистое тело, он зло бросил:
— Послушай, Мешковский, хватит этих избитых фраз об аполитичности. Нельзя оставаться в стороне. Либо ты с нами, либо с ними.
— Я солдат! — возразил Мешковский. — Хочу сражаться, а не играть в политику. Это ваше, замполитов, дело.
— А знаешь, как расценивает твою позицию враг? — неожиданно вмешался Казуба. — Думаю, так: «Мешковский боится, поэтому и не высовывается. К тому же он еще довоенный офицер и в душе, наверное, сочувствует нам». Поэтому тебе и подсунули эту листовку!
— Казуба прав! — сказал Брыла. — Абсолютно прав.
— Позвольте, но я ведь в самом деле никогда не занимался политикой.
Брыла сел рядом с командиром взвода и начал убеждать его:
— Мы давно знакомы с тобой, Янек. Я хорошо помню наши беседы в Брянске и в ресторанчике Богушевского. Уверен, ты просто не сумел освободиться от балласта идей довоенной армии.
— Какого еще балласта?
— Там тебе вбили в голову, что «армия вне политики». И ты как попугай повторяешь это, хотя с тех пор утекло много воды. Несмотря на то что, как ты сам утверждаешь, твой образ мыслей изменился… Пойми, вся довоенная болтовня об аполитичности армии была ложью. Кто был вне политики? Полковники, которые цементировали аппарат санации? Может быть, генералы, которые на политике сколачивали состояния?
