обосновавшийся в наполовину недостроенном гнезде, принимал ухаживания самки, только что вернувшейся с моря. Начинались взаимные «смотрины», самка доверчиво собирала камни для гнезда, видно, намереваясь в нем обосноваться. Но тут появлялась законная жена. Страсть супруга к возлюбленной остывала после бурной встречи с «благоверной», и бедняжка бросалась наутек, подгоняемая ударами и клевками супружеской четы.
Форбэш не мог взять в толк, как это пингвины распознают друг друга, если ничем не отличаются один от другого. Пингвины тупы, заключил он, установив, что иногда они не узнают своих супругов и даже путают пол; бывало, что, собравшись начать акт воспроизведения, его участники менялись ролями для успешного его завершения.
Форбэш наблюдал за птицами с неослабевающим интересом, спрятавшись где-нибудь, по восемь — десять часов кряду. Он жевал шоколад или фруктовый кекс и отхлебывал из термоса кофе, когда у него затекали конечности и он зяб. К своему удивлению, он обнаружил, что некоторые птицы узнают свои гнезда, даже если они засыпаны снегом. Оказавшись на месте, где должно находиться гнездо, пингвины оглядывались кругом, посматривая сперва одним, потом другим глазом. Первые собранные ими камни, впитывая солнечное тепло, несколько часов спустя растапливали снег, и тогда пингвины лапами утрамбовывали его вокруг гнездовья. Часто вспыхивали ссоры, особенно когда взрослая птица, возвратясь к своему гнезду, обнаруживала там недозрелого пингвина. Законному владельцу почти всегда удавалось прогнать захватчика из собственного гнезда и из пределов колонии. Каждая колония жила автономно, однако пингвины держались тесной, обособленной группой не потому, что в них сильно было общественное начало, а лишь для самозащиты, и еще потому, что количество гнездовий было ограниченным.
Камни, каждый едва ли больше ореха, по-видимому, играли важнейшую роль в этот период жизни птиц. Без них пингвины не могли бы сидеть на яйцах и выращивать птенцов в первые, наиболее опасные для них недели. Они создавали как бы воздушную подушку под «наседкой», изолируя яйца от соприкосновения с почвой, никогда не оттаивающей, а также спасали их от потоков воды, которые появлялись после таяния сугробов, наметенных поземкой. Эти камни позволяли птицам содержать гнездо в чистоте. Вокруг каждого гнезда постепенно образовывалось звездообразное кольцо испражнений, выбрасываемых сидящей на яйцах птицей путем мощного сокращения анальной мышцы. Форбэш заметил, что экскременты всегда были зеленоватыми из-за наличия желчи, в них не было и следа красного цвета, характерного для кормящихся рачком птиц, живущих у моря. Путь пингвинов с моря был так долог, что в их желудках не оставалось запасов пищи. Единственным источником питания для них оставался теперь подкожный жировой слой,
Однажды Форбэш собрал с мешок камешков, выкрасил их все до одного оранжевой краской и оставил кучками в нескольких колониях. Спустя несколько дней он обнаружил цветные камешки буквально в каждом гнезде — доказательство того, что этот материал жизни пользуется большим спросом и постоянно находится в обращении.
Иногда, чтобы подобрать камешек, птица удалялась от гнезда ярдов на сто и пробегала, неуклюже наклонившись вперед, «сквозь строй» своих соседей по колонии, которые мимоходом клевали ее — одни со злостью, другие потехи ради. Иногда камешек падал, и глупая птица, вместо того чтобы его тут же подобрать, начинала свой тяжкий путь наново.
Некоторые пингвины проявляли значительную хитрость и скрытность, другие были настолько бестолковы, что Форбэш не мог удержаться от смеха при виде их. Однажды утром он наблюдал, как счастливый супруг спал, в то время как его холостой сосед трудился над благоустройством своего гнезда; он с тщанием клал камешек к камешку и вновь ковылял за следующим камешком. Всякий раз, как он возвращался, спящий пингвин просыпался. Почти не сходя с места, он вытягивал шею, похищал принесенный соседом камень и клал его на и без того внушительное гнездовище, в котором гордо восседала его самка. К тому времени, как строитель-сосед возвращался, плут снова «засыпал». В это же время два пингвина-одиночки деловито разрушали гнезда друг друга. В течение двадцати минут они ходили друг мимо друга от одного гнезда к другому, находившемуся всего в пяти ярдах. Оба одновременно поворачивались друг к другу спинами, чтобы взять камешек из ближнего гнезда. Каждый возвращался к своему гнезду, не зная, что переливает из пустого в порожнее, но, правда, подозрительно поглядывая на соседа, всякий раз попадающегося на пути. Вдруг одна из птиц выбилась из ритма. Она была на полпути к своему гнезду, когда сосед брал оттуда камешек.
Препарирование — единственный способ установить пол птицы; кроме того, Форбэшу нужно было определить толщину жировой прослойки у птиц, прибывающих в колонию. Чувствуя себя мясником, он отправился за первой жертвой. В кармане у него лежало большое шило.
Он выбрал самку, которая всего несколько минут назад завершила спаривание, и, почти не встретив сопротивления, поднял птицу из гнезда, держа ее в вытянутых руках.
— А ну-ка, пингвинчик. — Форбэш сел на камень неподалеку от колонии и стал осторожно надавливать на желудок птицы, чтобы очистить его. Пингвин спокойно сидел у него на коленях, пока он доставал шило. Форбэш прижал его голову к своей ноге, быстрым движением воткнул шило в затылок птице и повернул его. Птица встрепенулась и тотчас замерла.
— И что же произошло? — воскликнул Форбэш, обращаясь к Эребусу и небесам. — Что изменилось, я спрашиваю?
Когда он поднялся, за ноги держа внезапно обмякшей рукой тушку птицы, то увидел, как ее супруг плавно и грациозно исполняет брачный танец над опустевшим гнездом.
12 ноября Форбэш обнаружил первое яйцо. Вернувшись к гнезду через несколько часов, он нашел там и второе — полный комплект. Самка все еще сидела на яйцах, отдыхая после исполненного материнского долга. Спустя несколько часов она отправится в море за пищей, предоставив супругу долго и терпеливо сидеть на яйцах. Если ледовые условия будут благоприятны, она вернется недели через три. Возможно, опоздает на день-другой. А возможно, и вовсе не вернется. Возможно также, что, возвратясь, вместо гнездовья она обнаружит лишь запачканный гуано холмик, на котором даже камней не осталось.
Скоро начнут строить свои похожие на лунки гнезда и чайки-поморники, кружащие высоко над колонией, высматривая себе жертву, хищно проносясь над озером, или же исторгающие свои зловещие вопли, усевшись среди полуночных черных скал, изъеденных лавой.
— Ты когда-нибудь любила?
— Да, пожалуй.
— На что это походило?
— На магнит.
— Было больно?
— Это пожирало меня целиком. Я перестала быть самой собой.
— Он тебя любил?
— Я так и не узнала.
— Но как ты узнала, что любишь его?
— Потому что это походило на магнит.
— Почему ты так красива?
— В школе меня называли гадким утенком.
— Тебе это не нравилось?
— Очень. И я решила стать красивой.
— Как же ты могла его полюбить, не зная, любит ли он тебя?
— Такова уж любовь.
— Так ли?
— Да, любовь именно такова.
— Как же ты мирилась с тем, что любя, не была любима?
— Ведь я была гадким утенком.
— Как же ты стала красивой?
