его господин и Финвольд, которых он хорошо знал, теперь переменились. Гэп увидел, как трудности лишают людей их обычной теплоты, превращая в угрюмых и вспыльчивых типов. Это стало для юноши самым сильным разочарованием. Всю жизнь с ним обращались так, как диктует его имя.[6] Если кому-то нужно было пролезть вперёд в очереди или толпе, отпихивали всегда его, даже если рядом был кто-то меньше и моложе. Словно у него на лбу написано — пустое место. Вот его вечная роль: пропущенная ступенька на лестнице жизни. Но он ведь отправился в поход, который должен был всё изменить. Разве не так?
Увы, с ним продолжали обращаться не лучше, чем с бездомной собакой. Даже хуже. Ведь на собаку хотя бы поостерегутся наступать.
Паулус, угрюмый наёмник, никогда не улыбался, не насвистывал, говорил только по необходимости, всегда шёл один. В движении он постоянно напрягал мускулы, сгибал и разгибал пальцы, словно машина убийства, подпитывающая сама себя.
Единственной отрадой стала лошадь Болдха, выносливая и энергичная кобылка, отзывающаяся на имя Женг. Эскельцы называли таких шелудивыми. Небольшие и двужильные, родом с Молельных равнин, эти лошади обитали в открытых степях, среди изъеденных оврагами холмов, скудно поросших травой, где зимы всегда суровы. Небогатая пища заставила животное обзавестись плотным слоем жира, а холода одели её в почти меховую шкуру, тем самым подарив очень забавный облик. Тем не менее лошадь действительно оказалась очень выносливой, с лёгким, едва не философским отношением к трудностям. Кочевники равнин называли эту породу ад'тманской, что значило «лошадь-друг». И верно, из всей команды только Женг, казалось, сохранила хорошее настроение. Чувствуя себя в горах как дома, она не замечала постоянного дождя и всеобщей угрюмости, игриво бодала в круп идущую впереди лошадь или пыталась её обогнать по внешнему краю тропы, нисколько не волнуясь, что всего в нескольких дюймах начинается крутой обрыв.
Единственным существом, которое её волновало, был конь пеладана. Молотобоя экипировали так же напыщенно, как и его хозяина. Полностью облачённый в великолепные доспехи из кожи и тенгриита, он выглядел настоящим боевым конём. Болдх презирал подобное хвастовство, предпочитая навьючить на собственную лошадь минимум снаряжения, чтобы сохранить её живость и выносливость, соблюдая варварские традиции. Если бы он спросил Женг, то узнал бы, что его лошадь очень завидует Молотобою и хочет быть также приодетой. Время от времени она бочком приближалась к коню и, словно случайно, толкала его или покусывала.
Из людей дольше всех хорошее расположение духа сохранял Лесовик. Они видели его нечасто, но при встрече тот никогда не проявлял злости, какой бы тяжёлой ни была ситуация. Казалось, ему в равной степени неплохо и в сухой пещере, и снаружи под дождём. Даже теперь, когда его мокрая волчья шкура воняла ещё разительнее, Лесовик по-прежнему приносил съедобные растения или дичь, сидел со всеми какое-то время и снова исчезал.
Стоило путникам покинуть равнины, как погода сильно переменилась. Внизу они ещё наслаждались теплом поздней весны, а здесь в горах стояла зима: холод, промозглый туман, местами лежал снег. Даже шаману, никогда не уходившему далеко от родных лесов, становилось не по себе. Перестав быть понятным, окружающий мир его уже не волновал.
Тот задор, который Гэп чувствовал в первые весёлые солнечные дни, подёрнулся печалью.
Остаток дня едва тянулся, дождь всё лил. Эппа вновь принялся причитать, непрестанно постукивая кольцом по амулету в виде факела, и казалось, он пробьёт себе сердце. Он делал так постоянно, а в минуты сильнейшего напряжения говорил всё быстрее, пока кто-либо из спутников не приказывал ему заткнуться. Это всех очень раздражало, и только благодаря своевременному вмешательству Финвольда — лишь ему не докучали чудачества старого жреца — Эппа не был сброшен со скалы.
— Бедная моя Марла, — бормотал старик. — Что она сейчас делает? Самое время вернуться домой с пастбища. Я всегда выпускал её из хлева на рассвете, и она паслась на холмах, возвращаясь к закату, в одно и то же время; её не нужно было пригонять...
Путники ехали по дороге, которая теперь превратилась в каменистую звериную тропу. Подозрения, что сейчас этой дорогой никто не пользуется, подтвердились. Трудно сказать, кто раздражал больше: беспрерывно бормочущий Эппа или Нибулус, по-прежнему твёрдо, но явно необоснованно верящий в чёртовы «Хроники». Тропа бежала на северо-запад, уводя всё дальше и выше, и только уверения их грозного предводителя помогали надеяться, будто через неделю они преодолеют последние горы и спустятся к болотам.
Сегодня им надлежало дойти до Ступеней Истриллы — водопада, образованного горной рекой, что прорезала высоченное гранитное ущелье где-то над их головами. Над самим водопадом располагался небольшой каменный мостик, а за ним, если верить книге, можно было найти не одну пещеру для ночлега.
К Ступеням они вышли поздно вечером. Свет гаснущих лучей солнца скрывали густые облака тумана, заполнившего каждую лощину и каждое ущелье. Путники слышали лишь цоканье копыт по усыпанной камнями тропе да треск рассыпающегося под копытами сланца.
«Нужно поскорее найти пещеру, — с тревогой думал Нибулус, изучая вырисовывающийся над ними горный хребет. — Пока совсем не стемнеет». Тропа шла вверх, сильно извиваясь. Они доберутся по ней до пещер, нанесённых на карту Гвилча, лишь проделав долгий и тяжёлый путь. Дорога сильно петляла, часто почти возвращаясь обратно, всего на несколько футов выше. Нибулус поднял руку, чтобы остановить спутников, и задумался.
Благодаря желанной передышке, все ощутили, какая сверхъестественная тишина здесь царила. Трудно сказать, из-за тумана ли или потому, что в этом сером каменном мире не было жизни. Путники почувствовали безумное одиночество и полную беззащитность. Гэп дрожал, и не только от холода. Ни дуновения ветерка, ни карканья ворон... даже облака не двигались. Всё молчало, лишь изредка раздавался шорох сланца, соскальзывающего вниз по склону, или далёкое блеянье горного козла.
— Чего мы ждём, Нибулус? — тихо спросил Финвольд.
— Не знаю, — ответил пеладан. — Прислушиваюсь к...
Очередное блеянье раздалось где-то высоко над ними, и одинокое эхо тотчас поглотила тишина.
— Пеладан. — Лесовик неожиданно возник рядом с предводителем. — Если мы собираемся остановиться на ночь, то лучше сделать это побыстрей. Нужно найти безопасное место. Здесь в лощине есть ещё что-то кроме козлов. Они боятся, слышишь?
От мрачных слов колдуна Гэп задрожал ещё сильнее. Юноше страстно хотелось домой. Но оказаться одному ночью в горах было все же страшнее, поэтому он постарался успокоиться. Однако Гэпу казалось, что они скачут прямо в лапы неведомой опасности.
Нибулус обратил внимание на тон Лесовика, но, будучи не понаслышке знакомым с опасностью, не испугался слов лесного шамана. Воин принялся изучать скалы. Справа — обрыв в неизвестность, в непроницаемый туман, заполнивший котёл лощины, как колдовское варево. Слева высился крутой склон.
Пеладан задумался. Этот склон, похоже, ведёт к тому самому мосту через водопад. Подъём предстоит трудный, по осыпи, но если они смогут подстегнуть лошадей, то доберутся до моста меньше, чем за полчаса. Тогда ещё останется время, чтобы найти обещанные Гвилчем пещеры и расположиться на ночлег.
— За мной! — выкрикнул Нибулус. — Вверх!
Подъём оказался труднее, чем он думал. Ведь ему приходилось ехать на ностусе — боевом коне пеладанов, лучше которого за деньги не купить. Эти кони были большими и сильными, свирепыми в бою и послушными любому капризу своего хозяина, но совершенно беспомощными на горной дороге из-за своего веса и массивности.
Лучшей чертой ностусов — что в переводе с пендонианского означало «верный» — была их преданность хозяину или главе табуна. Эта черта оказывалась необычайно полезной в длительных походах, когда, в отличие от других лошадей, их можно было оставить без привязи и не стреноженных, чтобы они сами о себе позаботились. Воин мог доехать на таком коне до гор, там спешиться и продолжить путь уже пешком. Когда он возвращался несколько дней или даже недель спустя, ностус поджидал его на том же месте. Более того, эти кони могли объединиться, чтобы отразить нападение хищников — медведей или
