— Здорово! — восхитился Илюха. — Выходит, если нам повезет, то мы до всего докопаемся, опередив взрослых?
— Вполне может быть! — кивнул я.
— Все четко! — сказал Лешка. — Конечно, театр! Иконы сделаны так, как в театре бутафорию делают, которая вблизи топорной работой смотрится, а из зала — просто ах! И то, что Цвиндлера стараются держать подальше от мастерских… Я думаю, ты прав. И главное, — не без досады добавил он, — это же так просто! Почему же я тоже не сообразил?!
— Должен был, но не сообразил, — сказал Жорик. — И я не сообразил, хотя тоже мог догадаться. Да что там мы! Вон, даже Николая Ивановича, при всем его колоссальном опыте, слово «театр» никак не всколыхнуло! А Андрюха врубился, молодец. Но ведь и каждый из нас многое просек! Если прикинуть, то один додумался до одного, другой — до другого!
Нам оставалось только согласиться с ним. Вот так, обсуждая мои догадки и прикидывая, как лучше всего познакомиться к Цвиндлером, мы добрались до ресторана.
Ресторан еще был закрыт для посетителей, и даже сейчас, несмотря на достаточно позднее время (впрочем, в мае около девяти вечера совсем светло), рабочие продолжали трудиться. Кто выкладывал плиткой дорожку к ресторану, кто красил фасад и рамы, кто возился с установкой ажурного кованого козырька над входом. По всему было видать, что владельцы ресторана хотят успеть открыть ресторан к летнему сезону.
Мы немного постояли, глазея по сторонам, потом я обратился к одному из рабочих.
— Скажите, а как нам найти Цвиндлера Ефима Моисеевича?
— Художника, что ль? — уточнил рабочий.
— Его самого.
— Так он там, внутри, стены расписывает. А что вам от него надо?
— Да нам было интересно, как фрески делаются, — объяснил Жорик. — И он предложил нам зайти поглядеть. То есть, не совсем он, а его друзья, но нам передали, что он не против.
— Что ж, зайдите внутрь, — кивнул рабочий. — Вы его сразу найдете.
Мы прошли внутрь, и, действительно, сразу увидели художника. В зале почти все уже было готово и отделано, а Цвиндлер, невысокий и плотный, с черной с сильной проседью курчавой бородой и встрепанными седыми волосами, стоял на стремянке и дописывал одну из последних фресок.
Нас окружала необыкновенная панорама Италии. Было видно, что художник потрудился на совесть.
— Вот это да!.. — вырвалось у нас.
Цвиндлер оглянулся.
— Нравится, ребятки? Вы к кому?
— К вам, — ответил я.
— Ко мне? — удивился Цвиндлер. — И что вам от меня надо?
— Буркалов, ваш сосед по мастерской, сказал нам, что вы не будете против, если мы подойдем поглядеть, как вы рисуете фрески, — объяснил я. — Мы так поняли, что он и с вами договорился.
— Ну, это вы неправильно поняли! — рассмеялся Цвиндлер. — Игорь Васильевич — очень славный мужик, и художник хороший, но… Но иногда ему только кажется, будто он что-то сказал или сделал. Впрочем, — добавил он, — иногда и мне это только кажется, особенно если мы с Игорем на пару посидим… Но погодите, — он нахмурился. — Ведь Игорь в деревню укатил, уже несколько дней назад…
— А мы с ним и говорили несколько дней назад, — сказал Лешка. — Просто до сих пор не могли выбраться.
— Ясненько! — кивнул Цвиндлер. Он быстро спустился со стремянки, оказавшись на удивление проворным. — Что ж, смотрите…
Он и сам внимательно смотрел на свою работу, искал недоделки или то, что, по его мнению нужно исправить.
— Здорово у вас получилось! — восхищенно сказал Илюха. — Особенно вон то… — он указал на старика на фоне подъезда с велосипедами.
— Это да, — кивнул Цвиндлер. — Надо было внести кусочек будничной жизни, это сразу и воздух сделало другим, и ощущение настоящей Италии появилось. А сколько я с заказчиками бился, что не надо делать точно по фотографиям, примитивно их увеличивая, что это и скучно, и результата не даст. У фотографии и живописи свои законы, и даже перспектива в фотоснимке и в картине — совсем разная, если поглядеть. Долго убеждал… и вот! Как говорится, старый конь борозды не испортит.
И он опять с удовольствием огляделся вокруг.
— Но сегодня вы уже не увидите, как я работаю, — сообщил он. — На сегодня хватит. Если получится, приходите завтра пораньше. Я закончу вот эту фреску и доведу до ума вон ту, на дальней стене. И, собственно, основная работа будет закончена. Еще два-три дня на поправки и на отделку мелочей — и принимайте работу, дорогие господа хозяева!
— Дураки будут, если не примут, — сказал Жорик.
— Я тоже так считаю, — серьёзно ответил Цвиндлер. — Да, по-моему, и они тоже так считают! — рассмеялся он.
— Завтра мы подойдем пораньше, — сказал я. — А сегодня, можно мы вас немного проводим? Вы нам расскажете, как такие вещи делаются, и вообще… Нам все это безумно интересно!
— Проводите, конечно, — согласился Цвиндлер. — Да и мне будет веселее домой возвращаться..
Он стал прибираться: кисти опустил в мыльную воду, счистил с палитры на газету остатки красок и протер ее тряпкой, уложил краски в деревянный ящик и отодвинул к стене…
— Игорь Васильевич говорил, что, вроде, совсем мало художников у вас в мастерских осталось, — сказал Алешка. — Что, вроде, многие художники, кому деньги были нужны, продали свои мастерские, потому что и район престижный, и сам дом в цене из-за старой основательной постройки, стеклянных крыш и всего такого…
— Это верно, — кивнул Цвиндлер. — И Игоря это страшно раздражает. Сам-то он мастерскую свою не продаст ни за какие коврижки.
— А ему предлагали? — живо спросил Жорик.
— Предлагали, как не предлагать! — чуть скривясь, ответил Цвиндлер. — И мне предлагали, и всем. Но мы с Игорем старой закалки, не чета нынешним. Для нас мастерская, в которой каждый квадратный сантиметр дорог и приспособлен для работы — это все равно, что родной человек. Мы-то ценим возможность заглянуть друг к другу в мастерскую, пообщаться, новые картины друг другу показать, просто посидеть, поговорить об искусстве и за жизнь… Иногда и поспорим крепко, но это хорошо. Мы-то друг друга понимаем. Не то что молодые художники — они не понимают, что такое общность художников, их общение и цеховая солидарность. Молодые, они все больше каждый сам за себя…
— Получается… — сказал я. — Получается, что Васьковы, про которых Игорь Васильевич говорил, что они очень модные сейчас художники, они тоже из тех, которые не понимают и которые сами за себя?
— Ну, Васьковы… — протянул Цвиндлер. — Васьковы, да, они из таких. Конечно, они и милы, и дружелюбны, и всегда готовы по-соседски на просьбу откликнутся, но… Но не хватает им какого-то стерженька внутреннего, что ли. Вот, например, эта история с иконами…
— С какими иконами? — спросил Жорик.
— Да с теми, которые Игорь из деревни привез! Говорил я ему, что иконы ценные, хорошие, что не надо спешить с их продажей, надо найти такого покупателя, который заплатит нормально. Так нет, он уперся, что, мол, они — соседи, и по-соседски ему все организуют. Ну, и купили у него иконы за приличную сумму, конечно, но цена эта далека от настоящей. Игорь был доволен и тем, что получил, но я ему сказал… Впрочем, чего там! Мне на Евгения с Натальей ворчать негоже, они, действительно по-своему всегда готовы соседям помочь. Вот и эту работу они мне устроили тоже, за что им спасибо. Понятия у них, так сказать, нынешнего времени, и меряют они все долларом, и может, с того, что я получил заказ — работу от ресторана, они свою какую-то выгоду будут иметь, так это их дело! Я-то, действительно, только спасибо им сказать должен!
Мы переглянулись. Выходит, все наши предположения верны! И работу в ресторане старому художнику устроили Васьковы, и сам Цвиндлер предполагает, что уж какую-то выгоду они с этого поимеют,
