преступления.
— Похоже, что так, — откликнулся он и выдавил из себя подобие улыбки, обнажив при этом ряд желтых зубов.
— Проклятие… сколько же мы не виделись? Года три-четыре?
Он пожал плечами:
— Где-то около того.
— Ну и как жизнь? Чем занимаешься?
— Да так, знаешь ли… пишу помаленьку. — Он одним глотком допил свой бокал и выжидающе воззрился на меня.
Я в очередной раз заказал всем выпивку.
Мортис с довольным видом пододвинул к себе наполненный бокал.
— Ну а ты? Процветаешь, не так ли? — спросил он, кивком поблагодарив за угощение. — Издаются эти твои… книги? — Слово «книги» он произнес с плохо скрытой насмешкой, и пара типов из ближайшего его окружения с готовностью фыркнули.
— Да уж, грех жаловаться, — ответил я. — А у тебя как? Татуировку-то хоть сделал?
Сердито зыркнув на меня глазами, Мортис, прежде чем ответить, изрядно хлебнул из бокала.
— Пока нет.
Все начали с жаром обсуждать тему татуировок, и те, у кого они имелись, с гордостью демонстрировали их остальным. Новая игра была принята с восторгом, и вскоре мы сделались центром всеобщего внимания. Когда я скинул куртку и рубашку, чтобы похвастаться своим номером ISBN, Мортис отвел глаза. За весь оставшийся вечер он не проронил больше ни слова — тупо сидел и поглощал все новые и новые порции напитков, которые ставили перед ним. Я думал, что больше его не увижу, однако он появился и на следующий вечер и, не пытаясь приблизиться, наблюдал за мной с расстояния.
Как-то поздней ночью я внезапно почувствовал, что с меня хватит. Дело тут было даже не в Мортисе. Я был в окружении пяти-шести любителей поживиться за чужой счет, которые даже не пытались чем-либо меня развлечь или хотя бы поддержать беседу. Они просто стояли, кивали и тупо ухмылялись всякий раз, как я говорил что-то. Думаю, эти люди даже не понимали смысл сказанного, ибо, когда я велел им всем убираться, поначалу никто не отреагировал. Когда я повторил это, прибавив слово «паразиты», кое-кто из них усмехнулся. После того как я прокричал это в третий раз, ухмылки погасли, смешки смолкли, и любители халявы принялись нервно переглядываться. На четвертый раз до них дошло, что я не шучу, и они стали расходиться, правда, прикончив перед этим очередную порцию заказанной мной выпивки. Покидая бар, кое-кто бормотал ругательства, типа «напыщенный шут», «скряга» и «выпендрежник».
Мортис не проронил ни слова, однако, прежде чем уйти, с оскорбительным высокомерием ухмыльнулся и сделал вид, будто приподнимает воображаемую шляпу.
Прочие посетители бара воззрились на меня, но я повернулся к ним спиной и заказал себе новую бутылку. Я ощущал, что по горло сыт всеми. Теми, кто трется возле меня, пытаясь присвоить себе хоть частичку моих денег, выпивки или звездной пыли. Это была пора расцвета разнообразных реалити-шоу, и я с отвращением подумал, что «Робинзон» и «Большой брат»[46] притягивают к себе как раз таких типов, которые вились вокруг меня, подобно рою назойливых мух.
Я пропустил несколько рюмок, на этот раз нисколько не заботясь о сохранении ясности рассудка. Мне хотелось напиться в одиночестве. Не нужны мне никакие друзья, таскающиеся за мной только ради того, чтобы пропустить лишний стаканчик. Хватит с меня дилетантов и фотомоделей из телешоу, жаждущих острых впечатлений. Пошли они куда подальше, эти прыщавые тинейджеры, желающие без труда добиться известности. Долой всех тех, кто стремится к славе, не желая платить за нее. Я считал, что свою славу я отработал. И заплатил за нее высокую цену. Настолько высокую, что теперь мою жизнь не узнать.
Гнев нарастал во мне, и в конце концов я не смог его сдерживать.
Прямо передо мной стояла бутылка, которую я уже наполовину опорожнил. Ухватив ее за горлышко, я с силой двинул ею по краю стойки, так, что осколки брызнули в разные стороны. Затем, развернувшись к залу, я заорал, что те, кому не хватает острых ощущений, могут подходить ко мне по одному. Я внесу в их жизнь разнообразие, да так, что мало никому не покажется. Им не понадобится для этого ни телевидение, ни необитаемый остров — уж я-то об этом позабочусь, здесь и сейчас, причем совершенно бесплатно.
Сначала наступила полная тишина.
Размахивая бутылочным горлышком, я продолжал кричать. Ну что, есть здесь кто-то, кто хочет настроить свою жизнь на новый лад? Кому не терпится поскорее реализовать тайное желание нарушить рутину своего будничного существования? Прерванные разговоры возобновились, как будто ничего не произошло. Как бы громко я ни орал, никто не решался посмотреть в мою сторону, опасаясь привлечь к себе мое внимание. Никто не пытался меня остановить. Я же неистовствовал, крича, что немедленно позабочусь о каждом, кто хочет изменить свое будущее.
Два бармена, подкравшиеся сзади, схватили меня за локти. При этом один из них с силой впечатал мое запястье в стойку бара, так, что выбил из руки бутылочное горлышко. Посетители делали вид, что ничего не замечают, одновременно исподтишка посматривая на нас. Я по-прежнему орал, матеря официантов и прочих присутствующих. Тем временем пленившие меня бармены протащили мою персону через весь зал к входным дверям и вытолкнули наружу с такой силой, что я с размаху шлепнулся прямо на мостовую. Я приподнялся и сел, продолжая орать в спину уходящим барменам. Один из них остался стоять за стеклянной дверью, наблюдая за мной.
Не знаю точно, как долго это продолжалось, но в какой-то момент появилась патрульная машина, которая отвезла меня в вытрезвитель. Окончание той ночи я помню отрывочно. Меня вели по длинному коридору, освещенному неоновыми лампами. Это почему-то заставило меня подумать о клинике для душевнобольных времен войны. Буйство, на этот раз питаемое страхом, проснулось во мне с новой силой, и для моего усмирения потребовались усилия еще нескольких полицейских. Следующее, что я помню, это тот момент, когда у меня отобрали ремень и ботинки. Затем смутно вспоминается камера — ледяная бетонная коробка с писсуаром и тощим матрасом. После того как за мной захлопнули дверь, я еще какое-то время выкрикивал проклятия в адрес полицейских. Сколько времени все это продолжалось, мне неизвестно, ибо в какой-то момент я все же свалился и заснул, а на следующее утро очнулся с болью и ломотой во всем теле.
Голос я потерял — сорвал, да и пользоваться им мне как-то не хотелось. Я чувствовал, что меня начинает мутить при одной только мысли о разгульной городской жизни и обществе посторонних, поэтому, как только меня отпустили, я направился прямиком в гостиницу, упаковал свои вещи и покинул Копенгаген.
С тех пор как Лина прогнала меня, прошло уже три месяца — три долгих месяца, в течение которых я постоянно находился под воздействием алкоголя, наркотиков или же того и другого одновременно. Я даже не помнил, было ли мне за это время хоть раз по-настоящему весело. Выделить какой-то конкретный день я был не в состоянии — все они сливались в одну сплошную полосу. Я постоянно посещал одни и те же бары, встречался с одними и теми же людьми, слушал одни и те же истории. Даже женщин, с которыми я переспал, я помнил как в тумане. В лучшем случае в памяти оставался цвет их волос или смутные очертания спальни, в которой я просыпался на утро.
Стоило мне все это также недешево. Три месяца, проведенных в гостинице, нанесли ощутимый урон моему кошельку, а сколько денег было потрачено на загулы, я боялся и подумать. Несомненно, я мог себе это позволить. Однако стоило мне вспомнить, что? из этого вышло, как я понимал — это наихудшие из тех инвестиций, что мне приходилось делать в своей жизни. Репутация моя была вконец испорчена, а знакомства, которыми я успел обзавестись за это время, вне баров и пьяных компаний ни на что не годились.
Мне хотелось лишь одного — остаться в полном одиночестве, сбежать как можно дальше от всех. Решение пришло сразу же — летний домик. Вообще-то я всегда думал использовать его для хранения своих вещей, а самому устроиться где-нибудь в городе, однако теперь с его помощью я надеялся скрыться от всех, пропасть, забаррикадироваться в нем до тех пор, пока мне самому не захочется что-либо изменить. Стояла ранняя весна, середина марта, дачный сезон еще не начался, и я вполне мог рассчитывать на то, что меня никто не потревожит, не нарушит моего одиночества.
Даже сама поездка на север Зеландии подействовала на меня благотворно. Я чувствовал, что, чем
