больше удаляюсь от Копенгагена, тем легче мне дышится. Тьма, в которую я почти было погрузился, постепенно рассеивалась, пока наконец не исчезла совсем в тот момент, когда под колесами захрустела усыпанная гравием дорожка, ведущая к воротам «Башни».
Свои вещи я велел перевезти сюда еще несколько месяцев назад, и ящики с ними громоздились по всему первому этажу, там, куда их поставили грузчики. Воздух здесь был влажный и спертый. Открыв окна, я распахнул входную дверь и вышел во двор. Я не заглядывал сюда уже около полугода, поэтому сад находился в плачевном состоянии. Повсюду валялись ветки, нападавшие с деревьев во время зимних штормов, а недавно растаявший снег обнажил желтую прошлогоднюю траву.
Хоть в доме было достаточно дров, чтобы растопить камин, я все же скинул куртку, решив собственноручно наколоть штук десять-пятнадцать поленьев. Дело оказалось не таким уж и легким. Пот лил с меня ручьем, запястья будто одеревенели, однако это было так прекрасно — вновь почувствовать свое тело. Снова войдя внутрь дома, я закрыл дверь, разжег камин и уселся на стул поближе к огню, прихватив стакан и бутылку виски.
В этот момент мне хотелось лишь одного — не покидать эту нору. Никогда.
Однако данное желание продержалось ровно столько времени, сколько потребовалось на то, чтобы прикончить все запасы алкоголя. Я вынужден был выйти из своего убежища, несмотря на то что при одной только мысли о людях меня начинало тошнить. Даже звуки голосов заставляли меня закрывать все окна и двери и бросаться на диван, натянув на голову одеяло. Телефон я вырвал из розетки уже давно — после первых же двух звонков. Поэтому, впервые направляясь в местный магазинчик, я соблюдал максимум предосторожности. Я проделал все, как заправский солдат-спецназовец: быстро вошел, быстро вышел, ни секунды задержки, никаких случайных покупок. И это у меня получилось великолепно. Не произошло ровным счетом ничего: никто ко мне не подошел, даже не обратился по имени. Постепенно я осмелел — за следующие два месяца походы в магазин вошли у меня в ежедневную практику. Сначала я покупал по утрам свежий хлеб, шесть бутылок золотого «Туборга»[47] и карманную фляжку «Гаммель данск».[48] По дороге домой я прихлебывал из фляжки. Ранней весной это согревало не хуже теплой куртки. Запив завтрак парочкой бутылок пива, я отправлялся в сад. Там я либо колол дрова, либо подстригал траву — в общем, занимался физической работой.
Удовлетворенный собственными достижениями, я вознаграждал себя еще несколькими бутылочками, после чего выяснялось, что пиво кончилось. Для меня это всегда оказывалось неожиданностью, и со временем повторное посещение магазина стало таким неотъемлемым и регулярным пунктом повестки дня, что по мне можно было сверять часы. Повторное посещение я проделывал на велосипеде, который стоял прислоненным к стене дома. Цепь у него проржавела, некоторых спиц не хватало, другие были погнуты. По всей видимости, я являл собой довольно жалкое зрелище — длинноволосый бородатый субъект, оседлавший подобие скрипучей садовой тачки, которую он пытается гнать вперед, отчаянно крутя педали и раскачиваясь из стороны в сторону всем телом.
Постепенно люди стали привыкать ко мне. Во время утренних походов в магазин мне постоянно встречались одни и те же лица — два-три типа, сидевших на каменной приступочке возле входа. Всякий раз, когда я подходил поближе, они неизменно меня приветствовали, однако поначалу я не удостаивал их даже взглядом. Я вовсе не нуждался в завязывании новых знакомств, как, впрочем, и в собутыльниках — прекрасно справлялся и в одиночку.
После повторного похода в магазин я сидел либо на террасе, если на улице было сухо, либо в гостиной у камина, если шел дождь, и целеустремленно уничтожал свою дневную добычу. Как правило, это было десять-пятнадцать бутылочек пива или же бутылка чего-нибудь крепкого, а иногда и то и другое вместе. Обычно я покупал кое-какую еду, однако часто она так и оставалась нетронутой.
Заканчивался день тем, что я засыпал в кресле перед горящим камином.
О том, чтобы писать что-то, не было и речи — от одного только вида книг меня в буквальном смысле тошнило. Из четырех ящиков с вещами, стоявших в гостиной, три были набиты книгами. Я никак не мог заставить себя распаковать их. Они так и возвышались прямо посреди комнаты — как постоянное напоминание о том, что осталось у меня в прошлом.
Однажды вечером я попытался сжечь несколько томов. Языки пламени, лизавшие обложки, стали синими, на красочных глянцевых поверхностях начали лопаться безобразные пузыри, сами картинки делались все темнее и темнее, пока полностью не почернели, став добычей огня. Плотно сложенные страницы сгорали плохо, и, чтобы они превратились в золу, мне пришлось изрядно поработать, вороша их кочергой. В общем, процедура оказалась долгой, муторной и вовсе не принесла мне ожидаемого удовлетворения, поэтому, спалив три-четыре книжки, я отказался от своей затеи.
Как-то раз, направляясь в магазин за очередной ежедневной порцией, я увидел в руках у одного из постоянных посетителей книгу. Даже на расстоянии я узнал в ней свой роман «Внешние демоны». Я уже готов был вернуться и, вероятно, так бы и сделал, если бы не мучившая меня сильнейшая жажда. До самого входа в магазин я старательно отворачивался от завсегдатаев заведения, однако, выйдя наружу, не удержался и посмотрел в их сторону. Мужчин было трое. Двое из них, которым, по-видимому, тяжело было носить свои огромные пивные животы, сидели на приступочке, третий — стоял рядом. Именно у него в руках и была книга. Приглядевшись к нему повнимательнее, я внезапно узнал в нем своего соседа. Широко улыбнувшись, он помахал мне.
— Ага, разоблачен! — хихикая, сказал он.
Я неуверенно улыбнулся, пожал плечами и, так и не заговаривая ни с кем из них, поспешил ретироваться.
Весна постепенно вступала в свои права, и теперь я, как правило, проводил на террасе большую часть вечера. Вот и в этот день я развалился в стоящем на веранде ветхом шезлонге из тонких прутиков и потемневшей от времени материи, отзывавшемся отчаянным скрипом на каждое мое движение. Чтобы лишний раз не подниматься, я прихватил с собой три бутылочки пива. Одну из них я держал в руках, две другие стояли под садовым столиком и дожидались своей очереди. Доза была тщательно выверена: как раз такое количество я мог осилить до того, как в очередной раз придется выйти в туалет. На обратном пути я обновлял свои запасы.
— Здорово, сосед! — раздался внезапно чей-то голос, и из-за угла дома вышел тот самый человек, которого я видел со своей книгой. На этот раз в руках у него был пластиковый пакет.
Следовало ответить на приветствие, однако я вдруг почувствовал, что не в силах выдавить из себя ни слова. Сколько я ни силился, мне так и не удалось припомнить, когда я в последний раз пользовался голосом.
— Ничего, что я так вот вламываюсь? — продолжал между тем он — и подошел поближе, слегка припадая на одну ногу. Протянутая им огромная лапища оказалась у меня чуть ли не под самым носом.
Я кивнул, выпрямился в жалобно взвизгнувшем шезлонге и пожал ему руку. Она была сухой и горячей, и мне внезапно пришло в голову, что я не вступал ни с кем в физический контакт уже на протяжении нескольких недель.
— Я тут подумал, что… раз уж мы соседи… ну, и все такое… — Он извлек из пакета книгу. — В общем, я решил, ты не откажешься дать мне автограф.
Я махнул рукой в сторону стоявшего рядом пластикового стула из набора садовой мебели.
— Ага, спасибо, — быстро сказал он и сел. Некоторое время оба мы молчали.
— Угощайся, — прохрипел наконец я и кивком указал на свой склад под садовым столиком. Не то чтобы мне очень хотелось его угостить, просто этого требовали элементарные приличия.
— Да нет, спасибо, я и сам уже затарился. — Он встряхнул пакетом, из которого раздался мелодичный перезвон.
Я тут же ощутил огромное облегчение. На какое-то мгновение мне показалось, что он один из тех любителей халявы, от которых я сбежал.
— Кстати, меня зовут Бент, — сказал он, извлекая из пакета упаковку «Файн Фестиваль».[49]
— Франк, — в ответ представился я и кивнул на книжку, которую он положил на садовый столик.
Бент ухмыльнулся:
— Ну да, черт возьми, это я уже успел выяснить. — Он вытащил из кармана открывалку,
