– Стихи пишешь? А чего выбрасываешь? Не взяли их?
Я минуту молчала.
– Мам, это не мои стихи. Я пошла спать.
– Если ты не хочешь со мной разговаривать, совсем не обязательно давать мне деньги.
– Мам, ну при чем тут деньги? Я вернулась.
– При том. Как будто откупаешься.
– Мам, ну что ты говоришь? Я действительно устала… Я же с утра…
– А в машине ты час сидела с мужчиной, ничего, а как со мной поговорить.» Ладно! Я пошла спать!
– Мам, ну, просто ты про стихи меня спросила… как ты могла подумать, что это – мои? Ты мою книгу прочитала?
– Отец прочитал, я тебе говорила, ему очень понравилось. А у меня – давление, я могу только телевизор смотреть, да и потом, я не думала, что тебя интересует мое мнение.
– Мама! Если бы это были мои стихи, разве можно было бы так просто сказать: «Не взяли?» Мам?
– Все. Ты кричать начала, опять я что-то не то сказала… я лучше спать пойду… Спокойной ночи.
Во двор вышла луна.
Она нагуливала аппетит. Она поправлялась.
Разухабисто зазвонил телефон.
Алик.
– Алик! – кричу я. – Ты где?
– Во Флоресе. Я приехал сюда на школьном автобусе. Ты бы его видела – чемоданы на крыше, весь разрисован всякой дрянью. Аборигены с нечищеными зубами – улыбаются.
– И куда ты дальше?
– Ты знаешь, здесь при въезде спрашивают, не везешь ли фрукты…
– Ты не вез?
– Ну конечно, у меня в руке оказался этот долбаный банан!
– И что?
– Ничего. Они показали мне дорогу майя. Я доберусь по ней до реки Усумасинта.
– Здорово.
– Я тебе позвоню еще. Ты никуда не летишь?
Иногда я не сплю.
Не то чтобы я мучилась бессонницей. Мы с ней просто лежим рядом, держась за руки. Как старая супружеская пара, чья страсть поседела и облысела.
Я слушаю, как громко бьются друг о дружку тучи и дом обливается дождем
Я вижу, как заря скользкой змеей впивается в землю.
И мне кажется, что что-то такое же большое, как осень, наполняет мое сердце – это тихая свобода, это счастье – просто быть.
Я закрываю глаза и сплю сладко – как плюшевый зайчик в объятиях ребенка.
Мой сын сказал, что я завилась, как улитка. Это про мою прическу.
Я веду его в садик. Первый раз – сама. Он за неделю уже там ко всему привык и теперь по-хозяйски, выставив вперед свою маленькую ручку, демонстрировал мне игрушки, свой шкафчик, свою подружку и мальчика по имени Петя Платочкин.
Когда я была маленькая, у нас в семье был матриархат. По старшинству. Поскольку бабушка умерла совсем рано, главной, сколько я себя помню, была мама. Еще был папа. Но он даже не был вторым. Он просто был. И была я.
Раз в полгода была вторая бабушка с Волги.
В нашей семье все любили то, что любила мама. Любили искренне. Потому что очень любили маму.
Каждый день она приходила с работы – мама работала младшим научным сотрудником в исследовательском институте – и рассказывала о том, как Василий Петрович или, например, Петр Васильевич снова сделал ей комплимент. А Ольга Викторовна или, например, Ольга Федоровна снова ахнула, увидев ее новое платье.
Я, когда была маленькая, так и представляла себе мамину работу: идет она по коридору, а все вокруг млеют от ее красоты и посылают ей воздушные поцелуи, А когда я училась в школе и летом ей надо было брать (уж не помню, где они тогда все это брали) для меня путевки в ведомственные лагеря, я помню ее счастливые глаза, когда за ужином она, вздыхая, жаловалась нам с отцом на то, что ей снова не верили, что у нее уже есть дети. И что эти дети – я то есть – уже учатся в школе.
– Все думают, что ты моя сестренка! – сообщала мне мама, окидывая меня оценивающим взглядом. – Так что ты не «мамкай», пожалуйста.
Я сама подолгу рассматривала себя в зеркало.
