пыли, в которой, прорубив узкую просеку, загадочной стороной вверх лежал шекель. И вот эти ведущие вниз ступени, этот багор для извлечения из воды утопших решили дело:
Решение, все ускользавшее от Сереги, как комар при замахе газетой, было принято. Комар сухо и мелко размазан по зеркалу платяного шкафа. Решение было нелепым. Солнечный ожог в конце лета. Но оно было принято. «Нет, конечно, и Мневники нам не хрена, — поправился Серега, — нужно учиться патриотизму у бывших подчиненных. Петах-Тиква, честно говоря, в подметки не годится Мневникам. И в Мневниках, как и в ПетахТикве, есть место подвигу: если не теракт предотвратить, то хотя бы драку на свадьбе унять. Но сейчас — в Тель-Авив», — решился Серега и еще раз, невзирая на неурочный час, набрал номер сотового телефона полковника Громочастного.
СВОБОДА!
На сей раз и не нужно нам заглядывать через плечо героя — мы знаем: прибыл новый репатриант из России Сергей Есенин. А вот денежки, которые он получил, так называемую «корзину абсорбции», снова пересчитаем. Для порядка.
— Постойте, — шепчет нам на ухо бдительный читатель, — он что же, во второй раз получает «корзину абсорбции»? Это за что же ему такая привилегия, за какие заслуги?
Этот бдительный читатель и в начале повествования был нам не очень приятен. Вот он и есть настоящий русофоб. А у Сереги перед нами, может быть, есть такие заслуги, каких даже у самого бдительного читателя нет. А если разобраться формально, то у этого репатрианта фамилия другая, прошлой его фамилией мы вообще не интересовались: Серега, ну так и пусть будет Серега, нормальное имя. Но главное не
в этом. Главное — он приехал к нам теперь действительно другим человеком. А другому человеку полагается отдельная «корзина абсорбции».
На выходе из Русского Подворья Теодора встречала вся компания. И хотя Баронесса все же первая бросилась ему на шею, но скоро отпустила его, пропустив вперед Серегу с букетом красных гвоздик. Приблизившись, Серега хлопнул небрежно друга цветами по плечу, воткнул гвоздики в барьерчик полицейского ограждения вокруг входа на Русское Подворье и только затем обнял улыбающегося ему Теодора.
— Свободу Теодору! — прокричал он.
— Как ты это сделал? — спросил его Теодор.
— Потом, — скромно отозвался Серега, и Теодор перешел снова к Баронессе, а потом уже и к остальным. Последней в очереди оказалась Аталия, и она сверкала не меньше прочих.
От тюрьмы они отправились в переулки у пешеходной зоны, где продаются картины, нашли ресторанчик, не отличающийся кошерностью, заказали две платы даров моря на всю компанию, шампанского, вина с Голан, и теперь все требовали от Сереги отчета.
— Да я здесь ни при чем, — скромничал Серега, — это все полковник, дошел до самого Верха. Доказывал: надо освободить Теодора. Не можем мы оставить своего человека гнить в еврейской тюрьме. У русской спецслужбы, говорил он, есть много задач и целей, но принцип всегда один — гуманность! И убедил! Чего только не предлагали вашему… нашему, — поправился Серега, — правительству: два вагона эзотерической литературы бесплатно, нефти два танкера со скидкой пять процентов. Майор Пронин предложил накинуть танкер с газом бесплатно, но полковник его отругал, сказал, что предлагать евреям газ, да еще и бесплатно, — это бестактность. В общем, сторговались на том, что Россия, конечно, продаст Ирану любое оружие, какое там захотят купить, но скажет, что она категорически возражает, чтобы это оружие использовалось против хорошего друга России — Еврейского Государства. Ваш… о, черт! наш министр иностранных дел возразила, что это не очень много. Красавица, ответили ей, да ведь и Теодор, между нами, не бог весть какая ценность…
Серега запнулся было, но Теодор посмотрел на него философским взглядом, будто говоря ему на языке африканской республики Кот-д'Ивуар: «C'est la vie» — мол, не бери в голову.
Еще долго звенели в Иерусалиме бокалы с шампанским в честь освобождения Теодора, произносились тосты за здоровье и удачную абсорбцию нового репатрианта Сергея Есенина, хрустели на зубах хвостики креветок, скрипели створки устриц, пережевывались щупальца кальмаров, и не прошло и месяца, как контрразведчик Алекс после двух встреч по четыре часа каждая (о содержании нам, естественно, ничего не известно) дал добро на трудоустройство Сереги на текстильную фабрику в Димоне, как тот и просил. Искренность Сереги произвела на Алекса неизгладимое впечатление.
ПЕРВЫЙ ЭПИЛОГ
Теодор поверял историю заключения своему лэптопу. Тишина, в отличие от тюрьмы с ее вздохами и далекими голосами, была в доме такая, что казалось, удары по клавишам компьютерной клавиатуры отзываются ударами молотка в другом доме за садом. Покончив с изложением фактов, Теодор перешел к более тонкой материи — к ощущениям. Нежное чувство благодарности к российскому руководству, добившемуся его освобождения из еврейских застенков, переполняло его. А всегда ли прав он был в своем диссидентстве? Два танкера с нефтью готовы были отдать по низкой цене за его свободу! Сладко заныло у него, а где — он не стал разбираться. В душе, конечно, решил он. А что, если бы один из танкеров даже носил его имя! А другой носил бы имя «СВОБОДА»! Так и сообщили бы о нем в новостях: «Два нефтеналивных танкера „ТЕОДОР“ и „СВОБОДА“ пришвартовались в хайфском порту». Что? Что там примешивается к его чистому чувству? Словно, бывает, стоишь в душевой под струями: и вода, как вчера, и шампунь тот же, но почему кажется, что никак не промывается голова? И вот уже и в четвертый, и в пятый раз превращаешь свою голову в пенный шар, горячее и горячее делаешь воду, а все нет ощущения совершенной свежести, законченного чувства пахучей чистоты. Что это он написал сейчас: «Диссидентство — скрытая, латентная форма стремления стать агентом»? Теодор заглянул к себе в душу и почувствовал признаки возникающего в ней смятения. Когда зародилось в нем это чувство родственности полковнику КГБ (хотя это сейчас не так называется)? А это что означает: словно на гравюре, встал перед ним абрис собора за решеткой. Это как же: я на свободе, а собор за решеткой? А его за что посадили, несчастного? Господи! Что за странный образ мысли, спрашивал себя Теодор, качая головой. Он застонал, в голове его знакомо, но невыносимо мерзко пищало. А тут еще кто-то громоздкий и зыбкий, из душного сна, с расплывчатым серым лицом, занес над Теодором тупое лезвие тяжелого топора. Теодор всхрапнул в бессильной попытке отклонить от топора голову и отогнать от себя невыносимый писк…
Он поднял голову с клавиатуры. Писк прекратился. Исчез и топор, но экран лэптопа был не краше сна:
КККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККК КККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККК КККККК
Г
ББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББ++++++++ +++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
