Эти слова, похоже, смутили женщину.
— Извините, но мой муж выехал за город по делам. Вам было назначено?
— Не совсем так… — протянул Амит; его оптимизм тотчас угас.
— В таком случае, может, я смогу быть полезной? — с любопытством предположила она. — О чем таком вы хотели с ним поговорить?
— Видите ли… — Он вздохнул. — А когда, вы полагаете, он вернется?
Амит говорил, растягивая слова, надеясь, что собеседница заполнит паузы. На удивление, это сработало.
— Нынче вечером, думаю, он вернется из Египта.
— Из Каира? — закинул удочку Амит.
Но в этот момент жена Коэна поняла, что наговорила лишнего.
— Если вы пожелаете оставить свое имя и номер телефона… Я непременно извещу мужа.
— Вот и хорошо. Уверен, мы сможем встретиться с ним в Музее Рокфеллера. Срочности никакой.
— Ваше имя?
Амит не собирался сообщать настоящее имя.
— Не могли бы вы передать ему, что заходил Йоси.
— Обязательно.
— А мы еще хотели музей посмотреть, — умело встряла Жюли, как бы напомнив Амиту: она протянула руку к указателю над дверью слева от горы Синай — стрелка, а за ней слово «МУЗЕЙ».
— Точно, — мгновенно согласился Амит. — Я слышал, вы недавно реконструировали галерею?
Было заметно, что его слова немного улучшили настроение миссис Коэн.
— Мы вновь открылись всего две недели назад.
— Тогда, будьте добры, два билета, — радостно объявил он, доставая бумажник.
35
В просторной галерее толпились туристы, в большинстве своем, подметил Амит, американские евреи, жаждущие постичь свое наследие.
— У нас что, есть на это время? — запротестовал он.
— А ты хочешь навлечь на нас еще больше подозрений? — огрызнулась Жюли. — Можешь вернуться, попытать мадам еще. А вдруг мы здесь что-то узнаем? И потом, тут куда безопасней, чем таскаться по улицам.
В главном выставочном зале стены покрывали прекрасные детальные рисунки маслом, возвращающие зрителя к 1300 году до н. э.: Исход Моисея с израильтянами из Египта, мучительное сорокалетнее странствование через пустыню, Ханаанские войны и, наконец, завоевание царем Давидом в 1000 году н. э. Иевуса (столичного города, который он затем переименовал в Иерусалим) и начавшееся вслед за ним строительство Соломоном Первого храма.[84]
В отдельном помещении на двенадцати обрамленных холстах были изображены вавилонское нашествие и последующий Исход евреев, а еще на тридцати с лишним холстах отслеживалась связь еврейских династий и оккупировавших Иудею империй, ведущая к Риму и разрушению им храма Ирода в 70 году н. э. В центре комнаты располагался широкий стол с экспозицией, а над ним — указатель с надписью на английском и идише: «Третий храм». Заключенная в плексигласовый куб, это была архитектурная модель, воспроизводящая Храмовую гору без исламских строений, ныне расположенных там, включая «Купол скалы» и мечеть Аль-Аксы.
— Так, что у нас тут? — спросила Жюли, подойдя к столу.
— То, — ответил Амит, — что, по мнению этих ребят, должно находиться на вершине Храмовой горы, на месте «Купола скалы».
— Довольно амбициозный строительный проект, — прошептала Жюли.
— Угу.
Амит внимательно вглядывался в макет, пытаясь уловить ускользающую мысль. Экспонат вовсе не был воссозданием древнего храма царя Ирода, каким себе его представляли многие консервативные предки Коэна, а современным комплексом из стекла и камня, вписанным в три концентрических внутренних двора, с двенадцатью воротами в каждом. Проект казался ему удивительно знакомым. Но чем — припомнить не удавалось.
Они перешли в другую комнату выставки, где прямоугольные стеклянные шкафчики хранили копии с оригиналов священных сосудов из утвари Третьего храма. Амит объяснил Жюли область применения некоторых экспонатов: золоченый церемониальный бараний рог Шофара; золотой кубок с ручкой, называемый «мицрак», служивший для собирания жертвенной крови; богато украшенный серебряный совок — им собирали золу и пепел, остававшиеся после сжигания приношений; стол для хлебов предложения с двенадцатью буханками, символизирующими двенадцать племен Израилевых;[85] малиновая лотерейная коробка, из которой во время Йом Киппур тянули жребий для искупительных жертв, и золотой кувшин для масла,[86] из которого подливали масло в лампады меноры. Здесь даже были красиво инкрустированные арфы и лиры, на них левитские священники исполняли оркестровые музыкальные произведения во внутренних дворах храма.
— Такое впечатление, будто они собрались переехать туда, — вполголоса проговорила Жюли.
— Точно.
— А там у нас что? — спросила она, показав глазами на манекен в натуральную величину, в зеленовато-синей мантии, вышитой золотой нитью, с золотым нагрудником, украшенным двенадцатью драгоценными камнями, и в изящном тюрбане с золотой тиарой.
— Кто этот джинн?
Амит хмыкнул.
— Это ритуальное облачение первосвященника храма.
— Шикарно, — сказала она, качая головой.
Амит прочитал вслух надпись на табличке:
— «И сказал Бог Моисею…»
Он позволил себе сказать «Бог», в то время как в тексте таблички было написано «Б-г» в соответствии с иудейским законом, запрещающим написание этого слова целиком.
— «И возьми к себе Аарона, брата своего, и сынов его с ним от среды сынов Израилевых, чтоб он был священником Мне… И скажи всем мудрым сердцем, которых Я исполнил духа премудрости, чтобы они сделали Аарону священные одежды для посвящения его, чтобы он был священником Мне…» Цитата обозначена как «Исход, двадцать восемь».
Но Жюли уже направлялась к другому экспонату.
— А это? — Она присела на корточки взглянуть поближе на массивный блок известняка с орнаментом в виде розеток и штриховок.
Амит подошел к ней и прочитал надпись на иврите.
— По всей видимости, краеугольный камень Третьего храма.
— Узоры эти… — проговорила она, прижав лицо к стеклу, чтобы лучше разглядеть гравировку. — Тебе они не кажутся знакомыми?
Подойдя ближе, он понял, что она имела в виду.
— Такие же, как на оссуарии, что я показывал тебе сегодня. Удивительно!
В мозгу Амита словно что-то включилось. Предложение Жюли сходить на экскурсию оправдало себя сполна.
Пройдя под вывеской на иврите и английском «Святая святых», они вошли в последнюю комнату выставки и остановились перед ее главным экспонатом. Волнующая оркестровая музыка негромко лилась из невидимых динамиков. На возвышении, установленном в центре комнаты, было… пусто.
— По-моему, тут смотреть особо нечего, — ухмыльнулась Жюли.
