Сердце стучало как-то нехорошо, в висках стоял жар, а во всем теле ощущался мелкий озноб. Может быть, это потому, что ночью промокла насквозь?
— Едут! — влетел в окно звонкий голос.
Катя прислушалась. Шум машины, хриплые гудки…
— Все городские? — Это голос Саши.
— Городские… Все, — услышала она гул девичьих голосов и подбежала к окну.
Напротив калитки, все еще вздрагивая, стоял грузовик. Федя у открытого борта принимал на руки тех, которые не решались спрыгнуть сами. Из-за радиатора выбежала Зоя.
Девушки шумно обступили Сашу. Загибая на руке пальцы, он перечислял вещи, которые девчата должны взять с собой.
«Вот теперь, наверное, все». Катя попыталась пересчитать приехавших девушек и не смогла: глазам почему-то становилось все горячее. Она отвернулась от окна и стала ждать Федю.
Он вошел вместе с Зоей.
— Боюсь, что меня по ошибке притащили к тебе в гости.
— Нет, Федюша, не по ошибке. Сядь… — Катя указала ему на диван и обратилась к Зое: — Все? — Все до одной. Заморилась прямо. Я тебе не нужна?
— Нет. Ступай к девчатам — попроси обождать. Я сейчас приду.
Зоя вышла. Подержав зачем-то в руках свою недописанную статью, Катя положила ее на стол и села на диван рядом с Федей.
— Скажи мне, только откровенно… Я о Марусе… Сможет она заменить тебя на полях? На случай серьезных неполадок? Понимаешь?
Федя покачал головой.
— Не сможет? А я думала…
— Вот вместе с Клавдией… Глаза ее оживились.
— Смогут вместе?
— Думаю, что смогут.
— Вот и хорошо. Будем считать, что с этим вопросом покончили. Теперь другое.
Катя подошла к карте и дотронулась пальцем до черного кружка, обведенного красным карандашом.
— Это Ельня. Здесь немцев немножко успокоили, а они, как ты знаешь, и другими дорогами к Москве лезут, — сказала она тихо и провела пальцем вниз до точки, обведенной синим квадратиком. — Вот тут спешно, под ежедневной бомбежкой, строятся укрепления. — Федя, заинтересованный, тоже подошел к карте. — Есть сведения, что сюда движутся сейчас немецкие войска из Смоленска и остатки разбитых от Ельни. Понимаешь, Федя? И потом, смотри, — она обвела пальцем вокруг синего квадратика, — это уже наша область.
Не отнимая от карты пальца и заметно волнуясь, она рассказала ему, что в этом пункте на строительстве оборонительных укреплений до вчерашнего дня работало свыше тысячи человек. В их среду пробрались провокаторы. Они распространяли всевозможные панические слухи, и часть людей деморализована. Командование требует срочно оздоровить обстановку. По разверстке обкома партии невская комсомольская организация должна послать на строительство укреплений двести человек.
— Вот ты и поедешь туда вместе с девчатами. Начальником отряда. Понимаешь?
— Все понимаю, Катя, кроме одного: почему именно я? Она настороженно посмотрела ему в глаза:
— Тебе, что же… не хочется? А на прошлой неделе, помнишь, ты говорил…
— Я говорил, Катя, о другом фронте. Катя устало поморщилась.
— Сейчас, Федя, трудно сказать, что важнее: сесть самому в танк или построить такие укрепления, которые задержат немецкие танки. И то и другое важно. А с Зиминым насчет тебя уже согласовано.
— Ну что ж!.. Раз уж вы здесь без меня меня женили, я…
— Поедешь?
— Лишний вопрос, Катя.
— Я знала, что поедешь… Я, Федюша, тебе очень… как себе, доверяю… Девчата… они все хорошие, но войну пока только по газетам знают. А работать, может быть, придется не только под бомбежкой — и под артиллерийским обстрелом. Ты, Феденька, береги их, девчат-то… И дела там выправь, и сбереги.
На разгоревшихся ее щеках выступили красные пятна.
— У тебя температура? — спросил он обеспокоенно.
— Нет… Это я вчера под дождем долго была… Ничего, пройдет. — Она прислонилась спиной к шкафу, вздохнула.
— Ты уедешь… Двести девчат…
— Все двести с уборки?
— Нет, сто тридцать сняла с полей. Понимаешь, Федюша, самых лучших отдаем. Каждая за пятерых работала. Трудно будет без них… и пусто.
— Понимаю… Очень понимаю… Как же ты теперь?
— Не знаю. Ничего еще не придумала. — Катя отвернулась и глухо проговорила: — Зимин считает, что должна справиться. И обком так считает.
Она подошла к столу и, медленно собирая в папки раскиданные по столу бумаги, сказала:
— Сейчас устроим короткий митинг. Я поговорю со всеми, и потом… — В голове, над самыми бровями, она ощутила тупую боль и опять замолчала. В горле была горечь, точно там прилип листочек полыни.
— От Советского информбюро, — громко заговорил радиорупор в окне над крыльцом.
Клин света на полу становился шире. За перегородкой постукивала машинка, и тетя Нюша, задевая за стулья, гремела щеткой. Издали слышались голоса поющих девушек.
«Потом я уеду и не увижу больше ее. И как долго не увижу, неизвестно», — смотря на склоненную голову Кати, подумал Федя. С ноющим сердцем он подошел к окну.
Ярко, не по-осеннему, светило солнце, к от ночной грозы не осталось почти никаких следов.
В калитку палисадника торопливо прошли мужчина в очках и худенькая девушка, оба с портфелями, вероятно служащие: до начала работы оставалось не больше получаса.
— …На южном участке фронта наши войска… — передавал диктор.
По дороге, оставив за собой облако пыли, проехали две грузовые машины с красноармейцами. Мелькнули на тротуаре фигуры трех девушек, подбегавших к Дому Советов. На их сливах горбились вещевые мешки.
— Митинг, и потом… — вслух проговорил Федя и как-то сразу почувствовал, что не может больше сдерживаться, скажет Кате все. Вчера она могли бы не понять его, но сегодня, сейчас… Так страстно хотелось, уезжая, увезти с собой — нет, не ответное «люблю», — так далеко его дерзание не простиралось, — но хотя бы маленькую надежду на возможность этого в будущем.
— Катюша…
— Что, Федя? — ласково отозвалась Катя.
Он подошел к ней, взял за руки, стиснул их.
— Я… Катюша… я… Прости, может быть, это сейчас неуместно… Может быть… и вообще… Но я…
Кровь густо хлынула ему в лицо. Звонкое биение сердца слышалось не только в груди, но и в висках; в глазах зарябило. Казалось, кабинет заполнил густой туман, и в этом тумане белым пятном вырисовывалось лицо Кати с широко открывшимися, удивленными и немного испуганными глазами. Во рту стало сухо-сухо, и он больше не мог выговорить ни слова.
Катя поняла все. Так не смотрел на нее еще никто, но она совсем не подозревала, что, кроме привычной для нее и такой простой любви-дружбы, у Феди была еще и другая любовь, вот эта, которая смотрела сейчас на нее из его глаз. Он стоял перед ней — высокий, широкоплечий, и губы его дрожали готовые произнести то, что уже сказали глаза.
Сердце ее замерло, насторожилось, и ей захотелось прикрыть его губы рукой, чтобы они больше ничего не сказали. Стыдно как-то стало от этих еще не произнесённых слов. Нет, нет, не надо их! Она любит
