— Нет, тетя Наташа. Сейчас для меня ничего слаще постели нет. Я, как деревянная, честное слово! Не лягу, — так стоя засну. Ты организуй все, Манечка. Ровно в четыре у Лопатиных: у них изба просторная. Думаю, до рассвета управимся, обо всем поговорим…
Еще что-то неразборчиво сказала Маруся, и в избе все стихло.
«Вот и ладно. Со спящими иметь дело лучше», — облегченно подумал Степка.
Он сел на завалинку и достал кисет. Закурить опять не пришлось — хлопнула сенная дверь. Степка вскочил и отбежал за угол двора.
Из ворот вышли Маруся и ее одиннадцатилетний брат Коля.
Подбежав к соседнему дому, он постучал в ставню.
— Это я, Коля Кулагин.
Мальчика впустили во двор. Не больше чем через минуту он выбежал и, что-то крикнув сестре, пустился через дорогу к дому Орловых.
Маруся ушла домой.
А вьюга, начавшаяся протяжным посвихтыванием, разыгрывалась, и к тому времени, когда Коля обежал около двух десятков дворов, она уже гудела и выла за каждым углом.
Выбежав от Семеновых, мальчик зажмурился.
С боков напор ветра сдерживали дома, а по дороге он мел снег волнами, крутил его; и, казалось, что к небу взметается множество белых костров.
Загораживая лицо руками, Коля с трудом сделал несколько шагов. Вдруг ему почудилось, что он слышит прорывающиеся сквозь вой ветра голоса немцев, скрип саней. В белой мгле заколыхалось большое темное пятно.
— Но, стерва… Н-но!..
Коля узнал голос и, вспомнив рассказ Кати о ее встрече со старостой, что было сил пустился к дому. Ветер валил с ног, снег слепил глаза, а позади с каждым мгновением все ближе и отчетливей — голоса немцев, храп лошади…
— Но, чортово семя… Н-но!.. — настигал голос старосты.
Коля оглянулся. Сани были битком набиты немцами. Тимофей Стребулаев стоял в них, широко расставив ноги и замахнувшись кнутом. Корпус его отклонился назад, шапку сбило ветром на самый затылок.
Над лошадью облаками клубился пар. Она неслась с запрокинутой мордой.
Коля напряг последние силы. «Только бы успеть проскочить во двор: Катя сможет убежать через заднюю стену двора».
Вот, наконец, и ворота. Он всем телом толкнулся в калитку; и тут чья-то рука схватила его за ворот.
— Нем…
Степка зажал ему рот рукой, а позади них бешено раздалось:
— Тп-р-ру!..
Карл Курц первым выпрыгнул из саней. По его знаку солдаты сорвали калитку и толпой ворвались во двор.
— Помоги-те! — закричал Коля.
Из соседнего двора выбежали две женщины: одна в шали, другая в легонькой кофточке и калошах на босу ногу.
Тимофей бросил вожжи. Вдвоем с сыном они втащили вырывавшегося Колю в избу.
Перед воротами остались пустые сани. Лошадь стояла, низко опустив морду и роняя на снег с окровянившихся губ клочья пены; бока ее вздымались тяжело; шерсть свисала смерзшимися сосульками. Из избы на улицу доносились возня и крики. Женщина в кофточке, обронив калошу, вспрыгнула на завалинку.
В избе прогремел выстрел. Фанера в крайнем окне, вставленная вместо стекла, дрогнула, с треском отлетела, и на улицу выпрыгнула Маруся.
— Скорее, соседки… тревогу надо… Набат!
Из окна выстрелили. Женщина в кофточке коротко вскрикнула и упала, пятная кровью снег.
Маруся побежала. Но улица вдруг наполнилась глухим шумом: по ней, окутанные белыми вихрями, бежали солдаты, наверное из соседнего гарнизона. Маруся свернула в переулок.
Солдаты, тревожно галдя, столпились возле лошади.
Катю выволокли на улицу босую, в одной рубашке и бросили в сани.
Курц задержался у калитки, глядя на своих солдат, которые бегом выносили из хлева снопы соломы и складывали их на крыльце.
Один чиркнул спичкой — солома задымилась, затрещала. Одобрительно кивнув, Курц весело крикнул:
— Фор!
Тимофей дернул вожжами.
Солдаты хохотали и перекидывались шутками, наблюдая за лошадью, которая смешно переставляла ноги, словно пьяная. Внезапно лошадь заржала — тоскливо и звонко; передние ноги ее подогнулись, и она упала.
Дон-дон-дон-дон… — тревожно загудел сквозь вой метели набат.
Немцы суетливо защелкали затворами винтовок.
Курц побежал к Тимофею, с натугой силившемуся поставить лошадь на ноги.
— Не пойдет, ваше благородие, — угрюмо проговорил Тимофей и безнадежно махнул рукой. — Слышишь, как дышит, — нутро зашлось. — Повернув голову к Степке, тихо добавил: — Боюсь, как бы совсем не пропала, — загнали…
Курц зло крикнул:
— Конь!
Тимофей не понял. Обведя широким жестом темневшие во мгле дома, офицер ткнул пальцем в морду лошади и затопал, подражая бодрой походке коня. Тимофей покачал головой.
— Нет, ваше благородие, изо всех дворов только у меня лошадь.
Дон-дон-дон… — все тревожнее и учащеннее звучал набат.
На улицу выбегали старики, женщины: кто с топорами, кто с вилами. Видя столпившихся на дороге немцев, останавливались: никто ничего не понимал. Некоторые испуганно смотрели на двор Кулагиных, из ворот которого валил густой дым. Давно ли прибегал Коля с сообщением от сестры, что сегодня ночью состоится важное собрание?
Дон-дон-дон-дон…
Что означал этот набат? То ли надо спасаться, то ли спасать кого?
Немцы без команды открыли стрельбу. Послышались крики, стоны… Катя догадалась: набат для нее. Она поднялась в санях во весь рост.
— Не надо, товарищи! Не поможете!
Вряд ли кто расслышал голос Чайки, но желание ее исполнилось: люди, скрывшись во дворах, плотно прикрывали калитки.
На улице не осталось ни одного хуторянина, а стрельба не прекращалась.
Пули пробивали ставни, с тонким звоном разлетались стекла. Курц пугливо озирался: что, если услышат партизаны? Он приказал фельдфебелю занять все дороги, чтобы до утра ни один житель не смог выйти с хутора. Потом отобрал десять солдат и окликнул Катю: «Ти!»
Держа руку на груди, она не сводила глаз с дома Кулагиных, из-под крыши которого лохмато и с треском прорывался огонь.
Там, в этом доме, тетя Наташа с простреленной головой, мертвая, упала на пол, а Коля жив. Вероятно, он мечется сейчас в огне и дыму, задыхается, кричит о помощи, а помочь нельзя… Что в силах сделать старики, женщины и дети со зверьем, вооруженным винтовками и автоматами? Нельзя помочь…
Офицер направил на Катю свет фонаря. Из глаз ее бежали слезы. Размахивая руками, Курц указал вдоль улицы:
