маленьких ножниц и принялась умело срезать длинные стебли.
Харриет была слегка озадачена такого рода предложением. Некоторое время они срезали лаванду в молчании, потом Джулия снова заговорила:
– Полагаю, вы не слышали... то есть, я хочу сказать, от Верни все еще нет вестей?
Харриет посмотрела в сторону опрятного пасторского дома: оконные стекла сверкали на солнце.
– Я – последний человек, который получит какие бы то ни было новости от Верни, – спокойно произнесла она. – Меня удивляет, что ваша милость этого не знает.
– Прошу меня простить, я не хотела вас расстроить. – Казалось, Джулия и сама была расстроена. – Я полагала, если вы живете с Тео и Луизой, вы, так или иначе, слышите семейные разговоры. Понимаете, я думала, что Верни мог написать Тео. Это из-за меня его выгнали из дома, и это заставляет меня чувствовать себя такой виноватой. Ричард очень к нему привязан, я должна как-то заделать трещину между ними.
– Боюсь, не смогу вам сказать, где он теперь, – проговорила Харриет, чувствуя, что ее враждебность тает. – Я и сама хотела бы это знать.
Помолчав немного, Джулия спросила, есть ли у нее какие-нибудь новые наброски.
– В последнее время я этим не занимаюсь. Миссис Кейпел полагает, что рисовать – это даром терять время, хотя я не понимаю почему, – задумчиво добавила Харриет. – Ведь она все время говорит мне, чтобы я больше упражнялась в музыке, а я играю так плохо, что никогда никому не доставлю большого удовольствия.
– О, это и есть та самая причина, – сказала Джулия, широко открыв глаза. – Будь я в ее власти (благодарение Богу, это не так), Луиза заперла бы инструмент и послала бы меня рисовать увитые плющом руины. А вы знаете, рисую я ужасно. Делать то, что вам нравится, – это не добродетель, считает Луиза. Люди должны делать вещи, которые им не нравятся, – ради блага своей души; она чувствует себя обязанной приглядывать за нашими душами. Бедняжка, должно быть, это довольно неблагодарное занятие.
Харриет слегка кашлянула, и Джулия немедленно пошла на попятную:
– Я не должна была этого говорить! Как это ужасно – заставить вас смеяться над вашей хозяйкой прямо посреди ее собственных грядок с лавандой. А теперь в чем дело?
– Все дело в том, как вы говорите об этой лавандовой грядке. О боже, я давным-давно так не смеялась. Миссис Кейпел никогда не смеется.
– Нет, она смеется. Но смеется сквозь зубы, когда считает, что должна это делать.
Портрет Луизы был совершенно узнаваемым. Этой хорошенькой и самонадеянной женщине явно чего-то не хватало. Мир, в котором она жила, был на удивление безрадостным.
И снова Джулия взяла свои слова назад:
– Она – моя невестка, я не должна быть такой вероломной. Ричарду это не понравится. Давайте поговорим о чем-нибудь еще.
Харриет ничего не шло в голову, кроме Луизы, смеющейся сквозь зубы. Но затем, решительно настроив свои мысли на другой лад, она заговорила о рисовании. Она думает, что добилась всего, на что способна, и не сможет подняться выше. И это приводит ее в уныние. Джулия сразу ее поняла: она натолкнулась на тот же самый невидимый барьер, стремясь стать по-настоящему хорошим музыкантом. В оживленном споре они совсем забыли о лаванде.
Какая живая у нее мысль, с удивлением думала Харриет. И на нее так приятно смотреть. Ее глаза чисты, словно хрусталь... Чувство обиды было забыто, и девушка снова подпала под обаяние Джулии.
– Вряд ли я смогу писать лучше, – заметила она. – Я мало знаю о перспективе и композиции, меня никогда не учили правильно пользоваться цветом.
– Вам нужны уроки. У первоклассного мастера.
– У нас в округе такого нет.
– У меня появилась одна идея, – медленно проговорила Джулия. – Вы знаете, что у Хлои есть небольшой талант к рисованию? Я не думаю сравнивать ее с вами, но она подает кое-какие надежды, и это – единственная вещь, которую она делает лучше, чем ее сестра. Милая Китти так хороша, она так превосходно поет, и играет, и вышивает, и вяжет кошельки, и говорит по-французски – я боюсь, это лишает Хлою уверенности в себе. Она притворяется, что ей все равно, и сама не станет заниматься. Мисс Пригл говорит, что девочка, похоже, решила вырасти совершенно невежественной. Думаю, если мы обратим особое внимание на ее рисунки и живопись, это сделать ее более ответственной.
– Я уверена, что вы правы. Так ужасно всегда чувствовать себя тупицей. Бедняжка Хлоя, представляю, каково ей.
– Я тоже хорошо ее понимаю. И знаю человека, который мог бы ее учить. Его зовут Джон Винсент, он – художник, работает в Бате, пишет в основном маслом, но у него немалый дар к акварели. Я не решаюсь пригласить его сюда давать уроки четырнадцатилетней девочке, но если вы тоже станете его ученицей, тогда совсем другое дело. И Хлоя будет в восторге. Ей в голову не придет соревноваться с вами, потому что вы – взрослая леди и ей не сестра.
Харриет была очарована перспективой брать уроки у настоящего художника, который пишет картины и продает их.
– Но станет ли он ездить так далеко только ради меня и Хлои?
– Полагаю, что да. Его дела в Бате идут не очень хорошо. Мы можем устроить так, чтобы он оставался здесь на один-два дня в месяц.
– Интересно, что подумает миссис Кейпел.
Но Луиза ничего не могла поделать. Предложение Джулии было очень полезным, и, если бы дедушка и бабушка Харриет были здесь, они, несомненно, разрешили бы ей брать уроки. Луизе пришлось удовлетвориться высказыванием, что все художники, как известно, люди, лишенные морали, и она надеется, что за девочками будут подобающим образом присматривать.
