Заключение принцев дома Кондэ в Гавре далеко не походило на прежнее, испытанное ими в Венсенской тюрьме. Если что-нибудь может служить вознаграждением за лишение свободы, то следует сказать, что они обладали всеми возможными благами в крепких стенах замка, воздвигнутого Франциском Первым.
Прошло два дня после отъезда герцогини де-Лонгвилль из замка Эвекмон. Победитель при Рокроа сидел за столом, имея по правую руку зятя, герцога де-Лонгвилля, по левую брата, принца Конти.
Теплые, живительные лучи весеннего солнца позволяли открыть единственное в крепкой башне окно. Перед глазами открывалась великолепная картина моря.
Но для узников все красоты природы становятся однообразными и утомительными, так что принцы, занятые обедом, не удостаивали даже взглядом величественную картину беспредельности. Да и к чему? Все волны да волны! Уж с этой стороны помощи не дождаться. Но они все же рассчитывали на помощь людей, не Бога.
А между тем, если бы они выглянули из окна, то увидели бы лодку, которая, распустив паруса, направилась из небольшой бухты прямо в город. Шла она с удивительной быстротой, способствуемой благоприятным ветром и течением.
Один из гребцов, наверное, привлек бы их внимание, потому что он не спускал глаз с башни Франциска Первого, хотя делал вид, будто следит за полетом чаек.
Принцу Кондэ, впоследствии известному под именем Кондэ Великого, минуло тридцать лет. Блеск его побед заставил простить ему народные возмущения. В ту эпоху не много было принцев с такими блистательными качествами, какими природа одарила Кондэ: он был учен, образован, умен; лицо его не имело правильной красоты, но носило отпечаток гениальности и отражало величие души. Безмерно было его честолюбие, потому что он чувствовал свою силу. Понятно, какой живой могилой казалась ему тесная темница, куда заключила его ненависть Мазарини и Анны Австрийской.
Принц Конти, двадцатичетырехлетний юноша, тоже преисполнен был честолюбия своего рода. Но сутулость, делавшая его почти горбатым, внушала ему робость, обрекавшую его на второстепенные роли. В ожидании кардинальской тиары он предавался наслаждениям эпикурейской жизни.
Что же касается герцога де-Лонгвилля, их кузена – ему было около шестидесяти лет – он был свеж, бодр и, главное, несмотря на седые волосы, большой волокита. До крайности ревновавший жену, тем не менее он был влюблен в герцогиню Монбазон, каждый вечер аккуратно писал к ней аллегорические письма – во вкусе Кира Великого и других модных романов круга прелестных жеманниц.
Госпожа де-Монбазон, надо признаться, насмехалась над седовласым любезником, но она не жалела трудов хвастаться тем, что в ее колесницу запряжен старый герцог; так она думала досадить своей прекрасной неприятельнице, у которой отняла даже любовь мужа.
Принцы почти закончили обед, когда вдруг раздался выстрел. Принц Конти подбежал к окну и перегнулся через него, вглядываясь в морскую даль.
– Охотник застрелил чайку!
Но не успев произнести эти слова, он быстро отскочил от окна.
– Какой нахал! – воскликнул он, вспыхнув от гнева.
– Что случилось?
– Неужели это часовой? Он прицелился в меня.
В ту же минуту раздался новый выстрел, и пуля ударилась в амбразуру окна.
– Вот это уж не шутка, господа, теперь посягают на нашу жизнь! – воскликнул принц Конти.
– Тем более, – подхватил герцог де-Лонгвилль, – что наша порция сегодня была слишком постная. Это по приказанию двора, как говорит нам губернатор де-Бар.
– Я подозреваю, что господин де-Бар достойный родственник своего кузена герцога де-Бара, – сказал Кондэ, – нет такой подлости, перед которой они отступили бы. Наш де-Бар наживает себе состояние из той суммы, что следует на наше содержание, точно как другой де-Бар наживается от людей, которых рекомендует своему властелину.
– Господа! – воскликнул Конти, думавший только об угрожавшей ему опасности, – посмотрите же, что это такое?
– Ну что там такое?
– Пуля прошла в стену и засела в камне, к ней что-то привязано. Это письмо.
– А ведь правда, – подтвердил Кондэ, бросаясь к окну. Действительно, крошечная стальная цепочка качалась на пуле. Принц вытащил ее из камня и взглянул на море – лодка и охотник исчезли.
– Бьюсь об заклад, что это весточка от герцогини, – сказал де-Лонгвилль.
Кондэ открыл медальон и нашел там клочок бумаги, где было написано несколько слов. Он сразу узнал, чей это был почерк.
– Да, от нее, – сказал он.
– Читайте же скорее.
«
– Только-то? – спросил де-Лонгвилль.
– Ничего больше.
– Благоразумнейший совет, – сказал принц Конти, смеясь, – надо торопиться, и я жертвую собой. Ступайте, зовите на помощь, кричите, что де-Бар отравил обед, который был подан нам.
С этими словами молодой принц бросился в кресло и стал стонать и кривляться самым комическим и вместе тревожным образом.
– Эй! Люди, идите сюда! – закричал принц Кондэ, сотрясая дверь и стуча в нее кулаками и сапогами. – Говорят вам, идите сюда!
Прибежал лакей и, полагая, что принцам угодно по окончании обеда прогуляться или разойтись по своим спальням, отворил обе половинки дверей и посторонился.
– Доктора! Зови доктора! Да поспешай же, олух! Разве не видишь, мой брат умирает! Твой барин отравил его!
Слуга бросил испуганный взгляд на принца Конти, который корчился и ломался, чтобы лучше скрыть свой смех, и, ни слова не говоря, бросился бежать, забыв запереть за собой дверь.
Принц Кондэ последовал за ним, кричал что было силы, вызывая барона де-Бара, который бежал уже на полных рысях и с набитым ртом; он тоже сидел за обедом, когда его вызвали.
– Провалитесь вы совсем! – закричал Кондэ. – Посылайте скорее за доктором, принц Конти умирает по вашей милости.
– По моей милости? Это почему?
– Очень просто, Мазарини подкупил вас, чтобы избавиться от врагов.
– Ваше высочество, клянусь же вам…
– Докажите же, что это не так, посылайте скорее за доктором, а я поспешу к принцу.
Поспешно снаряжен был конвой из десяти солдат и трех лакеев и отправлен в город со строгим приказанием привести первого доктора, который случится ближе. Если, конечно, не найдут доктора Баги, состоящего на службе при тюрьмах.
– Я уверен только в том, что сюда явится доктор, которого можно считать первым фрондером в королевстве, – говорил принц Конти среди стонов и кривляний.
– Поздравляю вас, любезный герцог, – сказал Кондэ, – еще несколько минут – и вы увидите вашу супругу.
Герцог де-Лонгвилль нахмурился и сказал:
– Если бы мы жили во времена Ришелье, то, клянусь вам, господа, по милости этой сумасбродной повесы давно пришлось бы нам сложить головы на плахе.
– Доктор идет! Доктор! – раздались голоса на лестнице.
Принц Конти опять принялся разыгрывать свою роль, послушное эхо разносило под сводами башни его жалобные вопли.
