– Я сама побегу, ваше высочество.
– Это еще лучше. Ступайте скорее.
Любопытствуя посмотреть на происходящее, мадемуазель де-Монпансье подошла к королеве, желая в глубине сердца неудачи де-Бару, которого она терпеть не могла, и желая счастья де-Бофору, к которому, по-видимому, не питала ни малейшей ненависти.
Франсуа де-Вандом, герцог де-Бофор, был сыном Сезара де-Вандома, родившегося от Генриха IV и Габриэли д'Эстрэ. Теперь это был тридцатидвухлетний мужчина, красивый и белокурый, как Аполлон, храбрый выше всяких похвал, всегда готовый на отважные поступки. Вокруг него сгруппировались все недовольные – и прежде и после его побега из Бастилии. Они помнили слова королевы, провозгласившей его, когда он ей был нужен, самым честным человеком во Франции.
Как сказал маркиз де-Жарзэ, герцог де-Бофор имел привычку гулять каждый день в главной аллее Тюильрийского сада. Пока де-Жарзэ составлял против него заговор с де-Ба-ром и с королевой, де-Бофор вошел в сад, сопровождаемый, по обыкновению, дворянами и вельможами, которые почитали за честь сопутствовать этому популярному и очаровательному принцу. Париж с удовольствием находил в нем блестящие качества и милые недостатки короля-волокиты.
Фамильярно опираясь на руку герцога де-Бриссака и беседуя с ним, де-Бофор не успел сделать и трех шагов по аллее, как графиня де-Фронтенак, которая шла к нему в сопровождении пажа мадемуазель де- Монпансье, сделала вид, будто выходит из глубокой задумчивости и только что приметила его. Она посторонилась с дороги, чтобы пропустить принца, но тот, оставив Бриссака, поспешно пошел ей навстречу, сняв шляпу. Графиня де-Фронтенак протянула ему свою руку, и он, поклонившись, поднес ее к своим губам.
– Как, графиня, вы уже уходите из сада? – спросил де-Бофор, идя с нею по главной аллее.
– Да, монсеньор, я оставила королеву и мадемуазель де-Монпансье у Ренара и вдруг вспомнила, что сегодня постный день и что я обещала моему духовнику строгое воздержание.
– Ах, Боже мой! Какие же грешки совершили вы, графиня, если на вас наложено такое покаяние?
– Если я вам скажу, вы мне не поверите.
– Клянусь честью дворянина, мне было бы очень любопытно это узнать.
– Мой духовник упрекал меня в самых сильных выражениях, что я интересуюсь участью одного фрондера, и угрожал за это вечной погибелью моей души.
– Скажите пожалуйста. Вам надо переменить духовника.
– Я серьезно думала об этом, когда ваше высочество встретили меня, и, так как случай прислал мне такого хорошего советника, мне ничего более не остается, как посоветоваться с ним.
– Графиня, выберите коадъютора.
– У него больше кающихся, чем минут в сутках.
– Это клевета.
– Да, да, защищая его, вы говорите о себе.
– Разве у меня есть кающиеся?
– Клиентки, если вы хотите!
– Вы хорошо знаете, милая графиня, что у меня только одна клиентка.
– Кто же это?
– Надо ли называть ее?
– Может быть, я? О, какое сумасбродство! Какой вы ветреник!
– Вот что значит искренность! Нам не верят, потому что все мужчины имеют репутацию непостоянных.
– А герцогиня де-Лонгвилль? А герцогиня де-Монбазон? А герцогиня де-Шеврез? А мадам де-Фьеск? А…
– Ради Бога, графиня…
– А Жантон, Марго, Като, Луизон, Марион, Жарникотон?…
– Пощадите меня!
– Двор и город, переулки и рынки, монсеньор. Признайтесь, что я была бы в обществе слишком многочисленном, чтобы надеяться отнять у вас час… в неделю.
– Вы восхитительны, но…
– Я не говорю об одной даме…
– Какой даме?
– Эту вы угадываете.
– Нет, клянусь душой.
– Я не скажу вам ее имя, но я отведу вас туда, куда она посоветовала мне вас отвести.
– Куда это?
– К коадъютору, чтобы по вашему ходатайству он выбрал мне духовника.
– Графиня, вы смеетесь?
– Нет, клянусь вам, – отвечала графиня с величайшей серьезностью.
– Ну! Пойдемте к коадъютору.
– Сюда, герцог, вот в эту калитку.
– Хорошо, мы уйдем отсюда, милая графиня, но позвольте мне прежде дойти до конца аллеи, я вижу там некоторых господ, которым мне не хотелось бы уступать дорогу.
– Э! Монсеньор, мне кажется, эти люди слишком веселы.
– Это правда.
– Они расположены затеять ссору со всеми, и я была бы в отчаянии…
– Не советую никому затевать ссору со мной, графиня. Этим господам менее, чем кому бы то ни было, – если не ошибаюсь, в первом ряду маркиз де-Жарзэ и герцог де-Бар.
– Именно так.
Графиня видела, что не осталось никакой возможности не допустить принца, храброго и смелого, следовать по начертанному им пути. Обе группы, шедшие навстречу друг другу, находились уже шагах в тридцати одна от другой, когда у калитки сада, выходившей на реку, возник большой шум.
– Это что? – спросил де-Бофор, остановившись и указывая на берег кончиком своей трости.
– Это добрые люди, произносящие ваше имя, монсеньор.
– Да, я слышу.
– Часовой не пускает их в сад.
– Надо узнать, чего они хотят, я пошлю кого-нибудь туда.
Герцог обернулся к окружавшим его дворянам, но крики усилились и вынудили его самого поспешно направиться к калитке.
– О, Боже! – вскричала графиня де-Фронтенак, последовавшая за ним, – я примечаю в толпе окровавленного человека.
Герцог, подойдя к калитке, сделал знак солдату, который пропустил толпу. Толпа состояла из людей разного звания, в ней больше всего было рыночных носильщиков, а также множество торговок – с растрепанными волосами, с пеной у рта от гневных выкриков.
– Герцог де-Бофор! Герцог де-Бофор! Мщение! Мщение!… – кричали женщины, между тем как мужчины только испускали глухие восклицания, хотя и сдержанные, но похожие на отдаленный рев льва.
– Что такое? – спросил герцог, подходя с той благородной осанкой и с той совершенно особенной грацией, которые так легко покоряли сердца черни.
Круг раздвинулся перед ним, и он очутился около Жака Мансо, которого, с окровавленной повязкой на лбу, поддерживал какой-то молодой человек.
– Монсеньор, – сказал молодой человек, – я племянник Жака Мансо, который захотел сам обратиться к вам за правосудием.
– Говори, друг мой, – обратился герцог к носильщику.
– Монсеньор, вы всегда поддерживали слабых против сильных, и я пришел просить вас приказать возвратить мне мою дочь.
