Короли Вероны

ловкости рук я никогда не видывал. И что мне все известно.

— О какой ловкости рук вы говорите? — нахмурился Пьетро.

— О той самой, что он проявил там, где должен был проявить ловкость ног. Ох и скользкий тип этот Марьотто, что твой гусиный помет.

— Что он сделал?

— А вот что. Крошка капуанец должен был победить. И Монтекки это знал. Вот почему он схватил Капуллетто за ноги. Стащил, стало быть, его с пьедестала и дорогу себе расчистил, — усмехнулся Баилардино.

Пьетро похолодел.

— Откуда вы знаете?

— Мне ли не знать, если наш маленький Капуллетто рухнул прямо на меня! Имей в виду, если б я мог сам такое сотворить, уж я бы своего не упустил. Эти двое еще сопляки — но и я неплохо пробежал, для старого-то кулика. Скажешь, нет?

— Да, — рассеянно отозвался Пьетро.

— Кангранде в гостиной? Пойду-ка скажу этому селезню, что и старые кулики еще хоть куда — любую курочку затопчут. А потом и домой, к Кэт — успокою ее, совру, что ты не ранен. Кстати, она хотела тебя видеть. Приходи завтра, только не раньше полудня — по утрам ее мутит.

Пьетро обещал, они пожелали друг другу спокойной ночи, и Баилардино направился в гостиную.

Пьетро очень хотелось пересечь пьяцца дель Синьория, подняться в комнату отца в Domus Bladorum и лечь в постель. Однако он, несмотря на нечеловеческую усталость, решил проверить палаццо. Марьотто нигде не было. Пьетро думал постучать в комнаты, где остановились падуанцы, и спросить, вернулась ли Джаноцца, но так и не решился.

Через час Пьетро, чуть живой, приковылял домой. Поко до сих пор развлекался где-то в городе, отец же писал, скрючившись за столом.

— Тебе не помешает лампа, сынок? Меня посетила Муза.

И похищение ребенка, и бой с леопардом укрылись от внимания Данте — неудивительно, раз у него случился приступ вдохновения. Данте не заметил даже свежей повязки, увенчавшей его сына. Пьетро промычал нечто маловразумительное и рухнул на постель не раздеваясь. Через несколько секунд он уже спал.

Данте оставил черновики, приблизился к кровати и укрыл Пьетро одеялом. С минуту он постоял над спящим сыном, затем вернулся к «Чистилищу».

Если бы Пьетро догадался продолжить поиски в домашней церкви Скалигеров, они (поиски) увенчались бы успехом. Свеча заметно укоротилась, однако все еще ярко горела, когда Марьотто добрался до второго круга ада.

Я начал так: «Я бы хотел ответа
От этих двух, которых вместе вьет
И так легко уносит буря эта».

И мне мой вождь: «Пусть ветер их пригнет
Поближе к нам; и пусть любовью молит
Их оклик твой: они прервут полет».

Джаноцца оказалась прекрасной слушательницей. То и дело она издавала глубокий вздох или приглушенное восклицание, равно вдохновлявшие чтеца. В остальное время девушка дышала негромко и прерывисто, чтобы Марьотто не подумал, будто она задремала.

При последних словах девушка подалась вперед. В голосе ее звучал восторг.

— Кто же эти двое? Я понимаю, что любовники, но кто именно? О Клеопатре уже говорилось, и о Парисе, и о Тристане. Может быть, это Ланцелот и Джиневра?

— Терпение, — упрекнул Марьотто. — Скоро все откроется.

И он прочел о том, как Данте воззвал к душам влюбленных, несомых ветром, и о том, что несчастные отвечали поэту.

«…Любовь сжигает нежные сердца,
И он пленился телом несравнимым,
Погубленным так страшно в час конца.

Любовь, любить велящая любимым,
Меня к нему так властно привлекла,
Что этот плен ты видишь нерушимым.

Любовь вдвоем на гибель нас вела;
В Каине будет наших дней гаситель».
Такая речь из уст у них текла.

Из кельи послышались всхлипы. Марьотто перестал читать.

— Джаноцца? — Он прильнул к решетке, разделявшей их. Дверь кельи для кающегося открылась, и девушка побежала прочь.

«О нет, — думал Марьотто. — Нет! Нет! Нет! Это я ее огорчил! Ей не понравился отрывок? Я что-то сделал? Или не сделал? Должен ли я бежать за ней? Она — невеста Антонио. Разве я могу последовать за ней? Боже, разве я могу за ней не последовать?»

Дверь исповедальни отворилась. От движения воздуха свеча мигнула и погасла. Девушка скользнула в исповедальню, закрыв за собой дверь. Их поглотила кромешная тьма. Джаноцца разрыдалась на груди у Марьотто.

— Что, что случилось? — не помня себя, повторял юноша. — Что случилось?

— Стихи такие красивые! — И она прижалась лицом к его дублету и в отчаянии вцепилась пальцами в шнуровку.

Марьотто сидел, баюкая девушку в объятиях и прижимаясь щекой к ее темени. Он не поцеловал ее — и, пожалуй, то был первый и последний раз, когда Марьотто хоть в чем-то себе отказал. Он отчаянно хотел переменить позу, боясь, как бы Джаноцца не заметила его возбуждения. Но отказаться от блаженства держать ее на коленях было выше сил Марьотто. Ему хотелось, преступно хотелось, чтобы она знала, как сильно он желает ее. Их руки сплелись, они дышали одним воздухом, густым от напряжения. Пока Джаноцца плакала, Марьотто не смел ласкать ее, но он мог гладить ее волосы, шею, плечи. Вскоре слезы высохли. Девушка прижалась щекой к его щеке.

— Простите, синьор Монтекки. Вы, наверно, теперь считаете меня глупой девчонкой.

— Пожалуйста, зовите меня по имени — Марьотто. И я вовсе не считаю вас глупой.

— Вы не возражаете, если я останусь здесь? — не спросила, а выдохнула Джаноцца. Марьотто не смог ответить. Она уселась рядом, и он снова почувствовал сладкий запах цветков апельсина. Он пил этот запах, как древние боги пили нектар.

Руки его снова стали гладить Джаноццу по спине, теперь смелее. В напряженной, готовой