тренировочный лагерь в Адирондаксе, возле Таппер-Лэйк. Им нужны были автоматы, и они очень хорошо заплатили за них.
— И ты взял и продал?
— Конечно, продал. А дня через два я пил у братьев Морисси. И сам Тим Пат отозвал меня в сторону. Помнишь Тима Пата Морисси?
— Конечно.
— 'Слышал я, у тебя есть классные автоматы', — сказал он мне. — «Откуда ты знаешь?» — удивился я. Короче, выяснилось, что они нужны ему для друзей в Северной Ирландии, — знаешь, эти братья вовлечены во все тамошние заварушки. Слышал, наверное?
— Да, приходилось слышать.
— Ну вот, деваться некуда, ему срочно нужны автоматы — он никак не хотел поверить, что я уже успел продать их. «Сам посуди, в этой стране они не нужны, — сказал он. — Что твои люди будут делать с ними?» — «Почему же, — ответил я, — вдруг тебе с друзьями захочется поиграть в войну или на худой конец пойти и подстрелить пару негров?» — «Нет, ты не понимаешь, — ответил он. — Может, с этих автоматов начнется революция, которая сметет прогнивший режим. Возможно, они отдадут оружие неграм. Продай их мне, и ты будешь знать, где они будут стрелять».
Микки немного помолчал и с грустью вздохнул.
— В общем, мы выкрали их еще раз и продали Тиму Пату, но он наотрез отказался платить за них ту цену, которую нацисты заплатили, — нет, что за мерзавец был! «Ты служишь Святой Ирландии», — сказал он и безбожно занизил цену. Хотя, конечно, мы умудрились продать эти чертовы стволы два раза, так что любая цена была бы в любом случае хорошей.
— А первые покупатели не стали разыскивать тебя? — поинтересовался я.
— Ну, — сказал он, — это как раз та история, на которую срок давности не распространяется. Они уже не смогли отомстить мне.
— Понятно.
— За те автоматы я получил хорошие деньги, — задумчиво сказал он, — но как только они уплыли из страны, с оружейным бизнесом я завязал. Кончились стволы — кончился и бизнес.
Я подошел к бару и заказал себе еще колы, попросив Барка опустить дольку лимона, чтобы избавиться от приторности.
— Что заставило меня поведать тебе эту историю? — спросил Микки, когда я вернулся к нашему столику. — Ну ясно, об оружии зашла речь, но что заставило меня рассказать тебе то, что я никому не рассказываю?
— Понятия не имею.
— Когда мы с тобой вместе, то так и сыплем рассказами из своего прошлого.
Я пригубил бокал; с лимоном кола была значительно лучше.
— А ты не спросишь у меня, зачем это вдруг мне потребовался револьвер? — сказал я.
— Это ведь не моего ума дело, не так ли?
— Кто знает?
— Так случилось, что тебе потребовался револьвер, а у меня как раз случайно был один. Не думаю, что ты попытаешься с его помощью убить меня или ограбить бар.
— Да, непохоже на то.
— А значит, ты и объяснять мне ничего не должен.
— Нет, — возразил я, — это тоже интересная история.
Я рассказал ему все от начала и до конца. Где-то в середине моего рассказа он рукой провел в воздухе короткую невидимую черту, и Барк в мгновение ока выставил засидевшихся посетителей и принялся закрывать бар. Когда он начал поднимать стулья на столы, Микки отпустил его, заявив, что остальное сделает сам; Барк выключил свет в баре и светильники на потолке и вышел, задвинув за собой металлические жалюзи. Микки сам запер дверь изнутри, откупорил еще одну бутылку виски, и я продолжил свой рассказ.
Когда я добрался до конца, Микки еще раз взглянул на портрет Мотли.
— Это опасный мерзавец, — сказал он. — По глазам вижу.
— Художник, рисовавший портрет, ни разу в жизни не видел его.
— Не имеет значения. — Он сложил рисунок и передал его мне. — С этой женщиной ты как-то раз заходил ко мне, — полуутвердительно-полувопросительно сказал он.
— Да, ее зовут Элейн.
— Да, помню. Она мне понравилась.
— Замечательная женщина!
— Вы с ней, очевидно, друзья с давних времен?
— Уже многие годы.
Микки кивнул в ответ.
— Тогда, на суде, — сказал он, — этот парень сказал, что ты подставил его. Он и сейчас продолжает утверждать то же самое?
— Да.
— Это правда?
В рассказе я умолчал о том, как все было на самом деле, но каких-либо причин скрывать истину у меня не было.
— Да, — ответил я. — Я нанес ему удачный удар, и он свалился без сознания. У него «стеклянная челюсть» — может, помнишь такого боксера — Боба Саттерфилда?
— Как можно такое забыть? Он дрался как зверь, пока не получил удар в челюсть и не рухнул как подкошенный. Да, Боб Саттерфилд... Много лет уже я о нем не слышал.
— Да, так вот у Мотли челюсть была, как у Саттерфилда. Пока он валялся без сознания, я вложил ему в руку его же револьвер и несколько раз продырявил стены квартиры. Нельзя сказать, что я подставил его, — просто это позволило пришить ему более серьезное обвинение и продержать в тюрьме немного дольше.
— А ты был уверен, что на суде она поддержит тебя?
— Я знал, что она была готова сделать это.
— И ты решил, что так будет лучше для нее?
— И до сих пор так думаю.
— Ну и как, не подвела она тебя?
— Нет, на суде Элейн вела себя стойко, как маленький солдат. Она была уверена, что это было его оружие. Я прихватил с собой небольшой автоматический пистолет — незарегистрированный, конечно — на всякий случай. Он лежал у меня в руке, и я сделал вид, что нашел его, когда обыскивал Мотли. — Элейн и подумать не могла, что это не его пистолет. Затем я на ее глазах вложил его в руку Мотли и сделал несколько выстрелов: на суде она под присягой подтвердила, что Мотли стрелял, пытаясь убить меня; тогда она подтвердила бы все что угодно.
— Не каждый решится на такое.
— Я знаю.
— И в конце концов твой план сработал. Ты все-таки упрятал Мотли за решетку.
— Упрятал. Хотя и сомневаюсь теперь, что я добился того, чего хотел.
— Почему?
— После выхода из тюрьмы он убил уже восемь человек — троих здесь, пятерых в Огайо.
— Останься он тогда на свободе, трупов было бы не меньше.
— А может, и нет. Но тем самым я дал ему повод выбрать вполне определенных людей в качестве своих жертв. Я сам нарушил закон и теперь пожинаю то, что когда-то посеял.
— А что еще тебе оставалось?
— Ну, не знаю. Тогда размышлять было некогда, все произошло слишком быстро, и я действовал инстинктивно, автоматически. Теперь я уже не уверен, что поступил правильно.
— Да почему? Потому что бросил пить и услышал Глас Господень?
Я засмеялся:
