выстрелом в голову.
Я оторвал глаза от вырезки.
— Какой ужас!.. — только и смог я выговорить.
— Да.
— Ты знала его?
— Нет.
— Но...
— Но зато я знала ее.
— Жену?
— Ты тоже был знаком с ней.
Я вновь внимательно посмотрел на вырезку. Жену звали Корнелия; судя по статье, ей было тридцать семь лет. Троим детям — Эндрю, Кевину и Дельси — было соответственно шесть, четыре и два. Корнелия Стэдвант, еще раз повторил я про себя незнакомое имя. Озадаченный, я посмотрел на Элейн.
— Конни, — напомнила она.
— Конни?
— Конни Куперман. Ты должен помнить ее.
— Конни Куперман, — в раздумье повторил я. Через несколько мгновений я отчетливо вспомнил цветущую блондинку — вечно веселую подружку Элейн. — О, Господи!.. Как же ее занесло туда — где это, кстати? Кантон, Массилон, Валнут-Хиллз... Где это?
— Огайо. Северное Огайо, недалеко от Акрона.
— И как она там очутилась?
— После того, как вышла замуж за Филиппа Стэдванта. Познакомились они где-то семь или восемь лет назад, не помню точно.
— Как? Он что, был ее клиентом?
— Нет, ничего такого. Как-то зимой она отправилась на Стов — покататься на лыжах. Филипп тоже был там; он оказался разведенным, свободным и сразу обратил на нее внимание. Не знаю, был ли он богат, но по крайней мере вполне обеспечен, имел собственный мебельный магазин и ни в чем не нуждался. Он буквально с ума сходил по Конни, хотел жениться на ней и завести кучу детей.
— И так и сделал.
— Да, так и сделал. Конни считала его просто восхитительным и без раздумий решила порвать со своей прошлой жизнью и покинуть Нью-Йорк. Она была славной и милой, мужикам очень нравилась, но вряд ли ее можно было назвать прирожденной проституткой.
— Как ты?
— Нет, я тоже не такая. На самом деле я гораздо больше похожа на Конни. Мы с ней обе были, что называется, Н.Е. Нас жизнь заставила в конце концов заняться проституцией. Постепенно я вошла во вкус; вот и все.
— Что это такое — Н.Е.
— Невротичная еврейка. Не то чтобы со временем я полюбила такую жизнь, — просто научилась не сгорать со стыда каждую минуту. Наша профессия перемолола множество девушек, полностью истребив даже те жалкие остатки самоуважения, которые еще оставались у некоторых. Но я сумела сохранить собственное достоинство.
— Да, это верно.
— По крайней мере так я полагала прежде, — добавила она, с улыбкой взглянув мне в лицо. — Неприятности ведь периодически случаются с каждым.
— Конечно.
— Возможно, поначалу Конни и нравилась такая жизнь. Она была полноватой и не пользовалась успехом в годы учебы, а тут внезапно обнаружилось, что мужчины хотят ее и находят исключительно привлекательной. Но она уже была по горло сыта проституцией к тому времени, как встретилась с Филиппом Стэдвантом. Они буквально с ума сходили друг по другу и отправились в Огайо, чтобы насладиться семейным счастьем.
— А затем он проведал о ее прошлом, обезумел и убил ее.
— Да нет.
— Нет?
Элейн отрицательно покачала головой.
— Она сразу почему-то все рассказала ему. Для Конни это был мужественный и, как выяснилось, совершенно правильный шаг. Его мало заботило ее прошлое, а преграда, которая могла остаться между ними, разрушилась. Он был гораздо старше Конни, лет на пятнадцать — двадцать, и гораздо опытнее. Филипп очень много путешествовал, несмотря на то, что всю жизнь прожил в Массилоне. Чем занималась его супруга до их знакомства, его не очень волновало. Насколько я понимаю, он даже не задумывался об этом, особенно с тех пор, как увез ее из Нью-Йорка.
— И они зажили счастливой жизнью?..
Элейн помолчала.
— За это время я получила от нее пару писем, — продолжила она через некоторое время. — Только пару, так как я никогда не отвечаю на них, а люди не любят, когда им не отвечают, и перестают писать сами. В основном от Конни приходили открытки к Рождеству. Ты видел когда-нибудь, чтобы к Рождеству присылали открытки с фотографиями детей? А я получила от нее пару таких. Прекрасные ребятишки, да ты и сам можешь себе их представить. Филипп был очень обаятельный мужчина, это видно и по фотографии, а какой была Конни, ты, должно быть, помнишь.
— Да.
— Жаль, что у меня не сохранилась последняя ее открытка. Я не из тех, кто годами хранит подобные вещи; к десятому января все открытки оказываются в мусорной корзине, так что показать их не могу, а больше уже никогда не получу...
Она беззвучно затряслась в рыданиях, но вскоре смогла взять себя в руки и глубоко вздохнула.
— Не представляю себе, что могло заставить его пойти на такое, — честно признался я.
— Это не его рук дело. Я достаточно хорошо знала его.
— Иногда люди могут решиться на самые неожиданные поступки.
— К нему это не относится.
Я вопросительно посмотрел на нее.
— Я не знаю ни одной живой души в Кантоне или Массилоне, — пояснила Элейн. — Там у меня была только одна подруга — Конни, и единственный человек, знавший о нашей с ней дружбе, был Филипп Стэдвант. Теперь оба они мертвы.
— Ну и что?
— Так кто же прислал мне эту вырезку?
— Это мог сделать кто угодно.
— Что ты имеешь в виду?
— Она могла рассказать о тебе своим новым друзьям или соседям. После этого кошмарного убийства друзья могли найти в бумагах Конни твой адрес и, вполне возможно, решили оповестить тебя о случившемся.
— И они послали мне одну лишь вырезку из газеты? И ни слова о случившемся?
— А в конверте больше ничего не было?
— Ничего.
— Возможно, сопроводительное письмо просто забыли положить в конверт в смятении и спешке. Иногда с людьми такое случается.
— И даже забыли написать на конверте обратный адрес?
— Конверт сохранился?
— Да, он в другой комнате. Обычный белый конверт, на котором печатными буквами написано мое имя.
— Можно на него взглянуть?
Она кивнула. Я опустился в кресло и внимательно посмотрел на картину, за которую какой-нибудь
