— Нет. Сегодня утром, когда Кинен уехал, я поднялся к себе, лег в постель и мог думать только об одном — обо всем том, чего я тебе не говорил. Конечно, ты можешь сказать, что от рассказа Кинена у кого угодно начнется бессонница, но об этом я и не задумывался. Для этого у меня в голове просто не осталось места, она вся была занята разговором с тобой. Правда, разговор получился немного односторонний, потому что тебя там не было.
— Иногда так даже проще. Можешь сам сочинять, что говорят другие. — Она нахмурилась. — То есть другой. Другая. То есть я.
— Всегда проси кого-нибудь сочинять за тебя то, что ты говоришь, у тебя самой это не очень получается. О Господи, выкладывать — так уж выкладывать. Мне не нравится то, как ты зарабатываешь на жизнь.
— Ах, вот оно что?
— Я не думал, что это имеет для меня значение, — продолжал я, — и сначала это действительно значения не имело. Может быть, в этом даже была особая прелесть, если вспомнить, как все у нас с тобой начиналось. А потом я некоторое время только думал, что это не имеет для меня значения, а потом уже знал, что имеет, но старался убедить себя, что нет. К тому же какое право я имел что-то тебе говорить? Ведь я же понимал, на что шел. Твоя профессия была одним из условий игры. С чего бы я стал указывать тебе, что надо делать, а чего не надо?
Я подошел к окну и посмотрел на тот берег, на Куинс. Куинс — кладбищенский район, там сплошные кладбища, а в Бруклине есть только Гринвудское.
Повернувшись к ней, я заговорил снова:
— Кроме того, я боялся затевать этот разговор. Он мог закончиться ультиматумом: выбирай одно из двух, или ты бросаешь, или моей ноги тут не будет. И что, если ты выберешь не меня? А если меня? Не окажусь ли я связан по рукам и ногам? Не даст ли это тебе право говорить мне, что тебя устраивает и что не устраивает в том, как я живу? И если ты перестанешь спать с клиентами, не означает ли это, что и я не должен спать с другими женщинами? Если уж на то пошло, так я ни с кем не спал с тех пор, как мы снова сошлись, но я всегда знал, что имею на это право. Этого не случилось, и раз-другой я сознательно не допустил, чтобы это случилось, но я не чувствовал, что меня что-то связывает. Или если чувствовал, то только в глубине души. Ни тебе, ни мне не следовало об этом и думать. И что будет между нами дальше? Означает ли это, что мы должны будем пожениться? Не уверен, что я этого хочу. Я уже был женат, и не слишком удачно. Хорошего мужа из меня не получилось. Означает ли это, что мы должны будем жить вместе? Не уверен, что я и этого хочу. Я ни с кем не жил вместе с тех пор, как ушел от Аниты и ребятишек, а это было давно. Мне нравится жить одному. Не уверен, что я хочу жить иначе. Только мне все время одно не дает покоя — когда я знаю, что ты спишь с другими. Я знаю, что никакой любви тут нет, даже и секса совсем немного, а больше массаж. Но от этого мне не легче. И это мне мешает. Сегодня утром я тебе позвонил, а ты перезвонила мне через час. Я все думал, где ты была, когда я звонил, но спрашивать не стал, потому что ты могла сказать, что была с клиентом. А могла и не сказать, и я думал бы о том, чего ты не сказала.
— Я была в парикмахерской, — сказала она.
— А-а. Красиво получилось.
— Спасибо.
— Это новая прическа, да? Правда, красиво. Я сначала не заметил, я никогда таких вещей не замечаю, но мне нравится.
— Спасибо.
— Сам не знаю, к чему я клоню, — сказал я. — Но я решил сказать тебе, что я думаю и что со мной происходит Я люблю тебя. Я знаю, мы решили не произносить этого слова, и мне не так легко его произнести еще и потому, что я не знаю, какого дьявола оно означает. Но что бы оно ни означало, вот это я к тебе и чувствую. Наши отношения для меня очень важны. Отчасти в этом и все дело, потому что я так боялся, как бы они не перешли в какие-то другие, которые мне не понравятся, что старался держаться от тебя подальше. — Я перевел дух. — Вот, пожалуй, и все. Я не собирался так много говорить и, может быть, сказал что-то не то, но это, пожалуй, все.
Она смотрела на меня не отрываясь. А я старался не встретиться с ней взглядом.
— Ты очень храбрый человек, — сказала она.
— Нет, пожалуйста, не надо.
— 'Пожалуйста, не надо'? Ты что, не боялся? Я и то боялась, а ведь я молчала.
— Да, я боялся.
— Вот это и называется храбрость — когда боишься что-то сделать и все равно делаешь. По сравнению с этим стоять под дулом пистолета на том кладбище -просто детские игрушки.
— Самое смешное, — сказал я, — что на кладбище я так не боялся. Там я думал только об одном: что уже немало прожил на этом свете и мне не грозит опасность умереть молодым.
— Очень утешительная мысль.
— Как ни странно, в самом деле утешительная. Больше всего я боялся, чтобы с девочкой чего-нибудь не стряслось по моей вине, вдруг я сделаю что-то не то или не сделаю чего-то, что нужно. Как только она оказалась с отцом, мне стало легче. Должно быть, я на самом деле не верил, что со мной может что-то случиться.
— Слава Богу, что ничего не случилось.
— Что с тобой?
— Ничего, просто у меня глаза на мокром месте.
— Я не хотел...
— Чего не хотел — довести меня до слез? Не надо извиняться.
— Ладно.
— Ну вот, теперь краска потекла. Ладно, черт с ней. — Она промокнула глаза бумажной салфеткой. — Господи Боже мой! Я так растерялась, что чувствую себя совершенной дурой.
— Из-за нескольких слезинок?
— Нет. Из-за того, что собираюсь сейчас сказать. Теперь моя очередь, ладно?
— Ладно.
— Только не перебивай, слышишь? Есть одна вещь, о которой я тебе не сказала, и я чувствую себя ужасно глупо, и не знаю, с чего начать. Ладно, скажу прямо. Я бросила.
— Что-что?
— Бросила. Трахаться бросила, ясно? Господи, видел бы ты сейчас свое лицо. С другими мужиками, глупый. Завязала.
— Ты вовсе не обязана принимать такое решение, — сказал я. — Я просто хотел объяснить тебе, что я чувствую, и...
— Ты обещал не перебивать.
— Прости, но...
— Я не говорю, что бросила сейчас. Я бросила три месяца назад. Нет, даже больше, чем три месяца. Где-то перед Новым годом. А может быть, даже перед Рождеством. Нет, кажется, после Рождества был один. Я могу посмотреть. Но это не важно. Я всегда смогу посмотреть, если захочу праздновать годовщину — ну, как ты отмечаешь дату, когда в последний раз выпил. А может, и не захочу. Не знаю.
Мне нелегко было слушать молча. Мне было что сказать, было о чем спросить, но перебивать я не стал.
— Не помню, говорила я тебе или нет, — продолжала она, — но несколько лет назад я поняла, что проституция спасла мне жизнь. Серьезно. У меня было такое детство, такая сумасшедшая мать, я росла такой ненормальной, что, скорее всего, покончила бы с собой или нашла бы кого-нибудь, кто бы со мной покончил. А вместо этого начала торговать собой и убедилась, что я чего-то стою. Для многих девушек это означает конец, а меня спасло. Вот и поди угадай Я устроила свою жизнь. Я скопила денег. Я вкладывала их в дело, купила эту квартиру. Все было хорошо. Только где-то прошлым летом я начала понимать, что все не так уж и хорошо Из-за того, что происходит у нас с тобой. Я сказала себе — это глупости, то, что происходит у нас с тобой, — это одно, а то, что я делаю за деньги, — совсем другое, но отделять одно от другого становилось все труднее и труднее. Мне казалось, что я тебе изменяю, и это было странно, и я чувствовала
