— Да не зажимай нос, говорю, все равно без толку. О, Якову Бомелию нижайший поклон. Трехсотый способ не изобрели еще? Ох-хо-хо... — Тот, к кому обращался бес, сплюнул и отвернулся.
— Кто это?
— Отравитель при дворе Грозного. Изобрел уже двести девяносто девять способов, как покончить с жизнью, и, увы, ни один не принес результата — живой по-прежнему, ох-хо-хо...
— А что ж ты его-то плетью не огрел за плевок, как меня?
— А ты просишь? Тогда я с удовольствием,
— Да не... — залепетал папа, но на самоубийцу-изобретателя уже обрушилась плеть, и, только когда тот завопил: «Прости!» — они пошли дальше.
— А если кто попросит, чтобы ты меня так?
— Непременно исполню просьбу, я отзывчивый, — осклабился «хранитель». — А вон, пожалуйста, окно в живой мир.
— Где?!
— Видишь толпищу?
И папа увидел. Над толпой в потолке был огромный прозрачный проем, будто стеклянный. По нему туда-сюда шли люди, разговаривали — слышен был их говор. Вон пожарная вышка, вон церковь — да это Сокольники! По парку гуляли взрослые, дети, ели, пили, хохотали, целовались, дрались. Жили, в общем, каждый в свое удовольствие. Или не в удовольствие.
— Эй, люди! — вдруг закричал окну папа. — Посмотрите сюда! Да посмотрите же себе под ноги! Берегитесь ада!
В ответ — мерзкий хохот рядом. Папа с тоской отвернулся.
— А возвращенцы и окно долбили! Охр-гы-гы!..
— А потолок толстый?
— Беспредельный. Как и все, что ты здесь видишь. А вот наши телеподсматриватели.
— Что-что?
— Телеподсматриватели. Раньше яблочко по блюдечку катали, а теперь вот телевизор. О, видишь, со столба на тебя камеру направили? Тот, значит, что у сарая, сейчас про тебя смотрит. Подойди, посмотри.
В экране телевизора папа увидел... себя. Какой-то обшарпанный человек смотрел, как папа в своем пивном зале пьет вино, пиво, ругается, чепуху всякую говорит, как пьяный домой идет и шатается, к прохожим пристает, как в грязь свалился... Кошмар. Все в точности, что было с ним несколько дней назад. И зачем он это смотрит? Стыдно стало папе. Кругом дерутся любители развлечений за место у экрана.
— Ты тоже можешь посмотреть, как место освободится. А можешь и согнать того, кто послабее. Про любого, кто здесь сидит, всю его жизнь, от начала до конца, можешь увидеть. Все его делишки узреть. Здесь все про всех открыто. Что было тайным, стало явным, даже думы ваши — все здесь.
— М-да-а, — только и смог сказать папа. Ни про кого ничего он смотреть не хотел... Ох, какой гадкий все-таки запах...
— А ты есть не хочешь еще? — спросил «хранитель» с притворным участием.
— Ужасно хочу, — сказал папа. — Ничего себе бессмертие.
— А как же, все твое при тебе, а иначе — неинтересно, ох-хо...
— Почему ты все время ржешь?
— А смешно с вами.
— Дорогу, дорогу, канальи, белым лебедям! — раздалось откуда-то сверху.
Затрепетал «хранитель» папин, заскрежетал и пропал. Оживились вдруг жители ада, забегали, заголосили. Послышался оглушительный треск, и сквозь потолок в ад ворвались белые лебеди.
— За кем? За кем? Меня!
