нос ударило запахом тухлых яиц.
— Не зажимай нос. Этот аромат здесь вечный, не спрячешься! Ох-хо-хо-хо!.. Взгляни наверх, брось камень.
Папа бросил. Камень пролетел метров пять всего, стукнулся со звоном обо что-то и упал.
— Потолок, — сказал бес.
— Как потолок?! А разве не небо?
— Неба здесь нет, небо там, — бес простер руку вправо, скала исчезла, и папа увидел далеко-далеко реку, а за рекой какой-то купол из света... «Эх, дурак», — сказал голос внутри. Бес махнул рукой, и видение исчезло. — А вон, видишь, сараи из досок, а вокруг люди? Это возвращенцы.
— Как возвращенцы?
— А так. Возвратиться желают, — на беса напал смех. — И они, — продолжил он, отсмеявшись, — потолок долбят, куски изучают, люк хотят продолбить и обратно в жизнь удрать.
— Так мы все здесь, правда, мертвые?
— Самые что ни на есть, натурально мертвые.
— Обманщик, злодей... — не успел договорить папа всего: страшной силы удары плети обрушились вдруг на него. Такой силы, что удары штыка булавочными уколами показались. Папа сжался на земле в комочек и закрыл голову руками.
— Проси прощения!
— Нет! — вскричал папа, губы его упирались в землю, руки все уже были исполосованы... ужасно, в общем.
— Гляди, — заржал бес, — я ведь могу так тоже сто лет, а то и больше. Я не устаю! Ох-хо-хо-гки...
— Прости! — выкрикнул папа в отчаянии.
Снова он был поднят когтем за шиворот, и как ни в чем не бывало бес продолжал путь и рассказ.
— А как же они вырваться могут, если мертвые? — спросил папа, с ненавистью глянув на страшную морду.
— А никак. Да ведь им не вдолбишь. Ученые! Ох-гри-хы... Вон тот, глава их, шестьсот лет уже этим занят. И пусть! У нас свобода, никому ничего не возбраняется. Однажды Чингисхан весь ад поработил, почти под всеми костры поразложил, пока его свои же кунаки самого не повесили. Кутерьма была. А Чингисхан до сих пор висит. Никто не снимает. Вон он.
— Настоящий?! — вырвалось у папы.
— Самый что ни на есть.
Виселицы, костры с орущими виднелись тут и там. Около виселиц часто толпились люди и еще камнями побивали висящих. Висящий на столбе — лица его было никак не разглядеть — отчаянно орал временами что-то и дрыгал ногами.
— Если хочешь, сними его, здесь свобода, только тогда тебя за него повесят, лет этак на триста, х-хр-гы... А то и навечно, коли сердобольного на тебя не найдется. Не любят его здесь, да и никто никого не любит, ибо у нас — право сильного.
— А вы куда смотрите?
— Мы-то? А на вас — ох-хо-хо... А вон Иван Грозный сидит.
— Тоже настоящий?!
— Ну да, мертвый и настоящий, как и ты.
Заскулило у папы под сердцем от напоминания о себе.
— А кто вокруг Ивана Грозного толпится?
— Любопытные. Те, что недавно сюда попали. Вроде тебя.
Иван Грозный молча сидел на бревне в роскошном царском одеянии и величественно и скорбно смотрел перед собой.
