знаешь, а, Оля-маленькая? – спросил поручик, когда очнулся от ее рассказа.
– А отовсюду. Как курочка по крупичкам.
– Что-то много умерло только. Целых пятьдесят пять человек. Уж больно много.
Оля пожала плечами:
– Так Бог судил. Главное, наверное, в своей жизни сделали, что ж еще... А знаете, архиепископ Алексий тоже здесь.
– Да ну?! И... и как они со Спиридоном?
– Да что же такого может быть у них? Преосвященный молчит с тех пор, как сюда попал, келью не покидает, плачет и молится. Он же у нас не беженец, он приведенец.
– Как?
– Его сам отец Спиридон привел из тюрьмы.
– Это как же?
– А как апостола Петра Ангел – за руку мимо стражей.
– М-да... Чудно все это и... страшно.
– Опять вы!
– Не буду, не буду, я просто растерян.
– А вы найдитесь. О чем вы думаете?
– Я думаю... Я представляю звонок в мою дверь, и на пороге я вижу старца Спиридона, и он говорит мне, мне тому, пятилетней давности, – идем строить монастырь в Глубь-трясине. М-да...
– А вы бы пошли?
– А ты?
– Не знаю.
– Наверное, потому к нам и не пришли. И никогда никто уже не придет.
– Теперь мы сами сюда пришли.
– Да, пришли – на готовенькое. А вот если... все бы откликнулись, а! Какой-бы монастырище отгрохали! И все невидимы для этих.
– Если бы все откликнулись, наверное, и строить бы не понадобилось. И этих бы не было, – Оля-маленькая вздохнула по-взрослому и сказала затем совсем уже по-детски: – А сейчас скоро обед будет, – и указала на вытянутый деревянный дом на холме, – там кухня и трапезная.
– Так меня ж накормили недавно, Оля-маленькая.
– Ну и что ж, все равно обязательно пойдемте. Посидите, посмотрите. Здесь вообще-то каждый живет как хочет, кроме монахов, конечно, – у них устав. А давайте-ка вы руку и пойдемте... Да что вы все на стены смотрите, никто оттуда не появится.
– Все-то ты знаешь.
– Знаю, сама так смотрела.
– Ну не тяни так, за тобой не угонишься...
Ломило болью обожженное, изрезанное оконным стеклом, ушибленное лицо, но все забывалось от вида звонящего монастыря. Весь взвод на ноги поднял, однако дальше взвода не пошло, скрутили, затолкали в избу к ротному комиссару, старому приятелю. Ротный комиссар, старый приятель, носивший жалобно-воинственную фамилию Взвоев, принял сильное участие в сумасшедшем: и за плечи встряхивал, в глаза проникновенно глядя, и слова увещевательные говорил, и кулаком перед лицом обожженным тряс, и револьвером по столу стучал, и в помощь и в свидетели призывал и здравый смысл, и беса, и мировую революцию – все зря, упорствовал обожженный и отвечал страстно:
– Да ну что ты на меня орешь, Взвоев! Нормальный я, но вот он, стоит, и не призрак он никакой, не мираж. Значит, и ты мираж, я его так же, как тебя... ну нормальный я! Хрен его знает, что это, но вот он стоит... О! Слышь, опять звонят.
