только на Огрызка и лицо его выражало полное изумление. Пойдет или не пойдет Огрызок с войском, было Тамерлану не просто все равно. Такого вопроса не существовало. Если в двадцать пятом тумене, в тридцать восьмом обозе, восьмидесятой сотне, у шестьдесят второго кашевара есть щенок приблудный, которому кашевар кости обглоданные подкидывал... имеет ли для кашевара значение пойдет или не пойдет этот щенок с войском дальше? А для командующего ста двадцатью туменами?
Иногда Тамерлан вспоминал про Огрызка, звал его к себе, и это резко поднимало его настроение, а значит, и настроение всех окружающих. Тамерлан очень любил в промежутках между сражениями с его помощью осаживать высококровных и осанистых членов своей свиты. Например, последний раз всех очень развеселила пропажа фамильного перстня у бывшего наследника бывшего эмирата (забыл название эмирата, уж больно много их было). Украл перстень, естественно, Огрызок (больше просто никто не рискнул бы) и, уже почти уличенный в содеянном, подсунул его в карман бывшему наследнику бывшего хорезмшахства. Потом вместе оба бывших наследника отлавливали Огрызка, чтобы как следует побить его (убивать Огрызка Тамерлан запретил), да так и не отловили. Это также развеселило Тамерлана и его свиту.
Двадцать языков знал Огрызок и на всех языках имя его означало «огрызок». Про себя он говорил так: «Я сижу на пирамиде жизни, как на Тимуровом колу: слезть с него нельзя, с него можно только снять — мертвого, ха-ха-ха!» Пирамида его жизни состояла из подлости, ухватистости, бессовестности, лукавства и ненависти к окружающему миру и людям. Высота этой пирамиды была недосягаема ни для кого, кроме Огрызка. И — огромная жажда отомстить всем за такую свою жизнь. Все детство бродяжничал, воровал, был постоянно (и за дело!) бит, бил сам, оттачивал мастерство мошенника (отточил до невероятности!), сам себя продал в гарем сарацинского купца, потом купца того сжег вместе с гаремом и кораблем в Багдадском порту, потом, в том же порту, неоднократно поджигал с успехом корабли конкурирующих купцов (кто заплатит больше, того поджигал позже), погорел на попытке поджога индийского корабля, удалось бежать, затратив на побег все «заработанное», потом промышлял на Великом Шелковом пути в качестве разбойника, предводителя шайки разбойников, начальника караванной стражи против разбойников, бит был и разбойниками, и купцами, и охранниками, дорос до должности советника одного прииртышского хана, которого и продал потом вместе с ханством Тамерлану, в чем, впрочем, тот вовсе не нуждался. Пообещал, что стравит двух мелких ханов между собой на потеху повелителя вселенной, и сделал это с успехом. Хохоча, Тамерлан наблюдал итог интриги: взаимоизбиение двух армий до полного истребления.
Даже Аид покачивал, усмехаясь, головой, когда Огрызок творил очередную выходку и говорил, что, конечно, все люди — подлецы, но Огрызок — подлец непревзойденный.
Вперив в Огрызка свой свирепый взгляд, Тамерлан ждал, когда тот опустит глаза и скажет, что пошутил. Но Огрызок не отводил глаз и спокойно смотрел на Тамерлана. Окружающие, взглянув сейчас на Огрызка, не узнавали его: никогда так не смотрел Огрызок, а тем более, на кого?! На владыку мира... Никто раньше не видел взгляда Огрызка, потому что никогда никому не смотрел он в глаза, глазки его всегда бегали... И вот, не мигая, уверенно стоя, глядит он прямо в испепеляющие глаза своего повелителя.
— Не смотри на меня так, Тамерлан, и не зови меня больше Огрызком. Спасибо тебе, ты возвращаешь мне имя...
— И как же теперь тебя величать?
— Не надо меня никак величать... Она знает, как меня поминать, а я не помню. Но я больше не Огрызок.
— Так кто же ты?! — воскликнул-рявкнул Тамерлан и тут же опомнился, головой затряс: да что же это происходит, с кем я говорю?!
— Со мной, — тихо сказал Больше-не-огрызок, и словно морозом страшным сковало Тамерлана.
«Ай да тихость... — и внутренний голос угадал, — «со мной»... да кто ты вообще?!»
— Слушай меня, Тамерлан, а не великого визиря. Уходи, Она не шутит.
— А, может, не было Ее, Огрызок? А?! Великий визирь так и говорит.
— Он лжет.
— А зачем ему лгать?
— Об этом спроси у него. Думаю, ответа ты не получишь.
— Аид, что ты на это скажешь?
— Мне не о чем говорить с Огрызком, повелитель. Я поражаюсь, что с ним говоришь ты, о великий.
— Я тоже поражен, Аид. Так странно слышать, что Огрызок — принял ре-ше-ние. Решиться он может только на то, как украсть перстень, или втайне навещать одну из моих наложниц, за что кара одинаковая для всех — смерть. Он знает это, Аид, и он идет на этот риск каждую ночь... Хотя он, прохвост, знает и то, что именно его я за это не казню. Ты любишь риск, Огрызок, а?
