— Будем ходить теперь, Тимош, даже если не поможет. На все воля Божья. (Ой, да я ли эго говорю?) Вот завтра и пойдем, — сказала бабушка, а потом добавила: — Ну, пошли, чего на него смотреть? Насмотрелась я...
— Как «пошли», бабушка? — испуганно спросил Тимоша. — А дядя?
— Чего «дядя»?
— Да он замерзнет! Или... обидят его!
«Это точно, разденут», — подумала бабушка.
— И чего ж ты предлагаешь? — спросила она вслух.
— Как что? С собой взять. Он же перестанет быть таким.
— Здра-асте, — почти даже пропела бабушка. — Давай теперь алкашей по дороге собирать. Вытрезвитель на дому! Пойдем!
Бабушка потянула внука за руку и потянула довольно сильно. Но внук уперся и так глядел на бабушку, что та перестала его тянуть.
— Бабушка, а папа был таким? — спросил Тимоша, не отрывая своего взгляда от глаз бабушки. И никак не могла отвести она глаза от взгляда внука.
— Он и хуже бывал, — ответила она, прикрыв глаза и стиснув зубы, но и сквозь прикрытые веки чувствовала она его взгляд.
— А если и его так же бросят и не помогут?
— А ему и не помогал никто!.. Кроме меня.
— А мы давай этому дяде поможем, тогда, может, и папе помогать будут.
Такого вывода бабушка никак не ожидала от внука. Постояла она, брезгливо глядя на дядю, вздохнула, рукой махнула и сказала:
— Эх, ну и ладно, потащим пьянчужку этого в домашний вытрезвитель!
— Бабушка, ты сама говорила, что обзываться нельзя!
— Ладно... — бабушка уже тащила за руку мычащего дядю. — Давай! Шевелись, уродина!.. А ты, Тимоха, чего встал? Сзади поднимай, со-вет-ник! Худой, а тяжелый... Тимоха, справа на себя его тяни, а то завалит...
...Когда открыли дверь в квартиру, сил удерживать дядю у бабушки уже не было, и он рухнул на пол. Рухнул, правда, для себя удачно: на руки и на колени. Бабушка сокрушенно покачала головой и начала раздеваться сама и раздевать внука. Дядя, меж тем, оставаясь на коленях, сложил руки и в пол теперь упирался локтями и лбом. Глаза его, как были, так и оставались закрытыми.
— Пусть так и лежит, не будем трогать его, Тимоша.
— Пусть лежит, — подтвердил Тимоша.
Бабушке было отчего-то очень легко на душе, хотя очень тяжело рукам — такую тяжесть на себе волочь! Теперь мысли ее вернулись к подаренной иконе. Самое почетное место в ее однокомнатной квартире оказалось над кроваткой внука. И гвоздик там торчал, а у иконки петелька имелась. Она повесила ее, вздохнула, на нее глядя, и перекрестилась. Впервые в жизни. Взяла листочек с молитвами.
Думала быстро пробежать глазами, но, неожиданно для самой себя, начала читать громко вслух:
— «О, премилосердная Владычице! К Твоему заступлению ныне прибегаем... — голос у бабушки нарастал. — Молений наших не презри... — бабушка запнулась и повторила страшным шепотом: — Не презри!.. — и сразу опять почти закричала: — Услыши нас: жен, детей, матерей!..» — и тут она уронила листок и разрыдалась.
Вдруг сзади послышался непотребный рев. У бабушки враз оборвались рыдания, и она испуганно обернулась. На нее смотрели бессмысленные и безумные открывшиеся дядины глаза. Рот его был открыт, и того гляди, из него вновь исторгнется такой же жуткий рев. И тут бабушка взяла бутылку со святой водой, откупорила ее и решительно пошла на дядю. Встала над ним, остававшимся в такой же нелепой позе, и безо всяких рыданий, громко, почти приказывающе произнесла:
